Гибель Помпеи (сборник). Василий П. Аксенов

прекрасную жизнь Георгия бурно ворвалась первая женщина, первая сигарета, первый стакан водки.

      Он долго плавал в темноте, пока не попал под луч прожектора. Тогда он выбрался на берег, натянул штаны и рубашку и заснул на остывшей уже гальке.

      В сатирическом окне городской дружины, которое называлось «Солнечный удар», появилась фотография Гогиной головы, к которой пририсовано было извивающееся в безобразных конвульсиях тело. Текст гласил: «Девушкам строго воспрещается танцевать с местным хулиганом Георгием Абрамашвили, 1947 г. р.».

      Леван Торадзе по этому поводу высказался так:

      «Разве так делают? С девушками делают совсем по-другому. Гоги – осел».

      Авессалом Илларионович Черчеков докладывал об этом случае так:

      «Ничего страшного не случилось. Георгию Абрамашвили мы дадим возможность исправиться. Еще раз в связи с этим хочу поднять вопрос о мерах наказания безобразных бесстыдниц, которые к нам приезжают для поправки сил здоровья. У нас молодежь южная, горячая, а они разгуливают по городу, понимаете ли, фактически без ничего, и отсюда вытекают печальные факты недоразумения. Нужно штрафовать».

      9

      Георгий сидел на самом солнцепеке над обрывом возле вагончика, в котором жила водолазная команда. Внизу под обрывом, метрах в двадцати от берега с маленького катера опускали в море водолаза. Вот завинтили у него на шее шлем, толстяк какой-то хлопнул ладонью по шлему, и водолаз ушел в глубину.

      Георгий сполз по обрыву вниз, поплыл и в двадцати метрах от берега нырнул.

      Там, где работал водолаз, было уже чуть-чуть темновато и прохладно. На камнях качались длинные водоросли. Гоги поплавал немного вокруг водолаза, заглянул к нему в стекло, увидел смеющийся глаз молодого парня, подмигнул ему и пошел вверх.

      В пронизанной солнцем воде над ним качалось днище катера, он вынырнул рядом и взялся рукой за борт.

      – Ты! – сказал ему толстяк с катера. – Ну и силен! Иди к нам работать, кацо.

      – Нет, – сказал Георгий. – Я скоро в армию иду. В авиацию.

      Поплыл к берегу, посидел немного на берегу, оделся и пошел в парк.

      В парке возле горбатого мостика, прихотливо повисшего над пересохшим ручьем, сидела повариха Шура. Перед ней на газетке лежали куски пемзы разной величины.

      – Здравствуй, Шура, – сказал Георгий.

      – Здравствуй, Жорик, – сказала Шура, виновато как-то улыбаясь.

      На голове у Шуры был выцветший платок с надписями «Рим», «Париж», «Лондон» и с видами этих столиц.

      Гоги сел рядом с ней и закурил.

      – Вот видишь, – кивнула Шура на газету, – пемзы насобирала. Торгую. Может, наберу своему ироду на сто грамм. Вот ведь иго иноземное, а, Жорик?

      – Да-а, Шура, – сказал Георгий. Ему было хорошо сидеть рядом с ней и чувствовать к ней жалость, добро.

      – Что же ты не питаешься, Жорик? – спросила Шура. – Совсем не ходишь.

      – Уволился, – сказал он. – Скоро в армию иду. Скоро, Шура, летчиком я стану.

      – А ты все равно приходи, – сказала Шура. – Приходи, Жорик,