Гибель Помпеи (сборник). Василий П. Аксенов

уже была нацелена стрела Гвидона.

      В конце концов мой Кит устал и привалился боком к Коньку-Горбунку.

      – Пойдем, Кит, – сказал я, – надо уже домой идти.

      – Толя, слушай, давай их всех с собой возьмем.

      – Как же мы возьмем таких больших?

      – Возьмем-возьмем, все равно возьмем, – он хлопнул ладошкой Конька. – Этого взяли! – побежал к Коту и его хлопнул. – И этого взяли!

      Таким образом, всех он забрал к себе в кровать на сон грядущий и после этого, уже совершенно спокойный, отправился домой, не оглядываясь.

      При выходе с бульвара он задержал шаги, и я остановился.

      В чем дело?

      – Посмотри, Толя, – сказал он, – какая идет красивая тетя.

      И впрямь – я увидел красивую тетю, которая приближалась к нам. Ее походка напоминала какой-то сдержанный, вернее, еле сдерживаемый танец. Толчками замечательных своих колен она раскидывала полы замечательного пальто, а зонтик, невероятно острый, тонкий, который она держала под мышкой, видимо, являлся не чем иным, как запасным внутренним стержнем для вращения, а глаза ее, тайные и хитрые, ярко осветились при виде нас. Я не видел ее уже три дня, эту тетю, и сейчас стало мне муторно и тревожно, как всегда, когда я ее видел или думал о ней. Сейчас, в присутствии Кита, – особенно.

      – О, – сказала она, – так вот, значит, он какой, твой маленький Кит. Какая прелесть!

      Она нагнулась к нему, а он дотронулся до зонтика и спросил:

      – Что это? Стрела? Ружье?

      – Это зонтик, – воскликнула она и в мгновенье ока раскрыла зонтик. Чуть хлопнув, он развернулся над ее головой, придав всей ее фигуре дополнительную, почти уже цирковую легкость.

      – Дай подержать! – закричал Кит.

      Она передала ему зонтик.

      – Приятно видеть вас, синьор, за таким мирным занятием, – сказала она мне.

      – И вас, мамзель, я рад узреть, – сказал я.

      Вообще-то мы могли бы обойтись без этого идиотского остроумия, свойственного нашему кругу, и сразу заговорить серьезно о том, что нас тревожило в последние дни, но так уж повелось, что для начала надо было проявить подобным или более удачным образом чувство юмора, и мы с ней тоже не могли отступить от этого.

      Кит кружил вокруг на зонте, и мы могли говорить спокойно.

      – Почему ты кислый?

      – А ты обижаешься?

      – Тебе тошно, да?

      – Почему?

      – Думаешь, я пристаю к тебе?

      – Ты можешь не хитрить?

      Она сказала, что не хитрит, что мы могли бы не ссориться, ведь не виделись три дня, она понимает, что на душе у меня кошки скребут, она все понимает, и думает всегда обо мне, и, может быть, это мне помогает…

      Она и врала, и не врала. Как ловко в женском сердце могут сочетаться искренность и хитрость, думал я. Вечное спокойствие и безумная отвратительная внутренняя суета. Потом им легче, красивым бабам, думал я, они смерти не боятся и не думают о ней никогда, они лишь старости боятся. Глупые, они старости боятся.

      Еще я думал, пока она сочувствовала мне, что не следует мне