Кудеяр. Николай Костомаров

нацепили насильно? Коли я тебе милее, так я зарежу ребенка, и живи со мною по-прежнему, как жена, и во всю жизнь я не помяну тебе об нем и никому не дозволю укорить тебя; а коли ребенка жальче, так вечная нам с тобою разлука: я тебе худа не сделаю, ни твоему ребенку, дам тебе денег и отправлю в Черкассы; там наш хутор – он твой, от отца твоего тебе достался, живи там, расти ребенка, а меня не знай вовеки. Уже я не твой и ты не моя, и не услышишь обо мне, и я о тебе слышать не хочу. Что-нибудь одно: выбирай!

      – Юрий, Юрий, да как же мне разлучиться с тобою, – вскричала жена, – когда пять лет я о тебе плакала день и ночь, о тебе только и думала; не чаяла я, бедная, такого счастья; Бог нежданно послал его, как же я отрекусь от такого счастья?.. Мне теперь разлучиться с тобою – все равно что в татарскую неволю опять идти!

      – Так попрощайся с сыном, – сказал Кудеяр, – я его зарежу!

      – Юрий, Бог с тобой! Христос с тобой! Юрий! За что же? Чем оно виновно?

      – Коли жаль дитяти, ступай с ним, – сказал Кудеяр, – и меня уж никогда не увидишь.

      – Юрий, – кричала Настя, – не прогоняй меня, помилуй свою Настю! Я не то что женою, невольницею твоею буду… Юрий, может быть, я не годна по-прежнему быть тебе женою: позволь же у тебя, мое сердце, жить в неволе; женись, возьми другую, а меня ей работницею возьми. Юрий, Юрий, только бы мне возле тебя быть недалеко, только бы на тебя глядеть – Боже, я не видела тебя пять лет, уже более того… да… не помню, горе память отшибло, Юрий, если б ты знал, что перетерпела твоя бедная Настя… Ты добрый, Юрий, ты бы заплакал, когда бы увидел, как били, как мучили твою Настю. Теперь я тебя увидала, тебя, мое сердце, а ты меня прогоняешь… Юрий, Юрий, сжалься, смилуйся!

      Настя пала к его ногам, ухватилась за ноги его, разливаясь слезами. Ребенок, и без того уже плакавший от холода, слыша плач матери, орал во все горло и бессознательно цеплялся за ноги казака.

      – Настя, – сказал Кудеяр, – не плачь, не рыдай, не голоси! Ничего не поможет: коли хочешь со мною жить по-прежнему, дай мне зарезать ребенка.

      – За что же его резать, Юрий! Юрий! Оно тебе ничего не сделало… Оно маленькое, оно крошечка, не жаль разве тебе… Посмотри, как оно плачет; зернышко ты мое бедное, кланяйся, проси, проси милости, скажи: смилуйся, я жить хочу, не убивай меня, я тебе ничего не сделал… Юрий, ради Христа, не убивай его… Юрий, пожалей его, пожалей свою Настю! Я ему мать, я буду плакать, тосковать по нем.

      – Поплачешь, перестанешь, забудешь… – сказал Юрий, – а может быть, Бог благословит, даст нам своего ребенка, ты будешь его ласкать, и я с тобою: я буду любить его. А на этого я не могу глядеть. Оно бусурманское, оно насильное… да что говорить! Я уж тебе сказал; перемены не будет: либо зарежу ребенка, либо ступай с ним от меня навеки – либо то, либо другое.

      – Зачем его убивать, Юрий? Его возьмут добрые люди. Вот там, на дворе, куда нас пригнали, священник, какой добрый, говорил со мною, обещал взять ребенка, крестить его – пусть возьмет, пусть задаст его так, чтобы мы об нем не знали. Ты его никогда не увидишь, никогда не услышишь про