Песнь тунгуса. Олег Николаевич Ермаков

и округлым подбородком, почерневшим от щетины, громко зевнул, потягиваясь, слез с нар, обулся и направился к выходу.

      – Сообщите им о трупе, – сказал Круглов и высморкался в мятый платок.

      Аверьянов покосился на него.

      – Центральный, я всю ночь вас вызывал, у меня сообщение… сообщение. У нас чепэ. ЧеПэ! Чрезвычайное… чрезвычайный… Несчастный случай. Мальчакитов убит. Как поняли, прием? Центральный, я Хиус.

      Рация раздраженно хрипела, шелестела, посвистывала, шум эфира стал каким-то яростным, Центральный ничего не отвечал.

      – Центральный, я Хиус, как слышите?

      И снова все слушали напряженный хрипящий эфир.

      Но вместо ответа Центрального со стуком распахнулась тяжелая дверь из широких плах. В проеме стоял милиционер. Глаза-пуговки на его бледном лице пронзительно чернели.

      – Это… мужики, – как-то странно, замедленно произнес он, – а его там нет.

      Круглов оглушительно чихнул.

      Рация ржаво заскрежетала, пытаясь что-то произнести.

      – Черт! – выругался Круглов, утираясь платком. – Семенов, что ты имеешь в виду?

      Семенов кивнул на улицу и спокойно повторил:

      – Его там нету.

      Спокойный тон и замедленные движения не вязались с бледным лицом и лихорадочно черными глазами.

      Аверьянов оставил «Карат» и, не обуваясь, в одних носках пошел на улицу.

      – Хиус, Хиус! Я Центральный, что случилось? Что происходит? Прием. Как поняли, прием?! Прием… – дальше последовал мат.

      Но никто не отвечал Центральному, все спешили на улицу следом за Аверьяновым, милиционером Семеновым. Утро после ясной звездной ночи было пасмурное. Туман скрывал гольцы хребта и ближайшие таежные сопки до середины. Все толпились вокруг кедровых, срубленных в темноте и на скорую руку связанных веревкой носилок. Разрезанный надвое мешок валялся рядом. Мальчакитова на носилках не было. Сейчас всем его маленькое отощавшее в бегах тело вдруг представилось не таким уж и маленьким: как оно могло исчезнуть? Тело в напитавшемся кровью ватнике, в изодранных штанах, в потрескавшихся и сбитых ботинках. С головой, обмотанной тряпкой. Кажется, это были запасные чистые портянки лесничего.

      Слышно было тяжелое дыхание следователя Круглова. По его рябоватому лицу проходили словно бы волны тумана. Он вглядывался в кедровые жерди, играя желваками. Сросшиеся брови смуглого длинного Андрейченко напряженной черной птицей парили над стеклянными и слегка безумными глазами. Невысокий крепыш Семенов в болоньевой синей куртке оглядывал лица собравшихся, словно спрашивая: ну, что я говорил, увидели сами? Второй милиционер в синей олимпийке с белой молнией, застегнутой до подбородка, от холода напружинивал тренированные плечи и еще глубже засовывал кулаки в карманы брюк. Из открытой двери доносился хрипящий голос Центрального: «Хиус! Хиус!»

      Аверьянов посмотрел вверх, словно оттуда и шли позывные.

      – Как это так могло?.. – проговорил второй лесник.

      – Олег, ответь им, –