Песнь тунгуса. Олег Николаевич Ермаков

кураж у Миши затянулся. Ну, не кураж, а упоение свободой и огненной водой. Его уже из комсомола собирались исключать за это, секретарша Славникова, чернобровая глазастая хохлушка, охотилась за ним как раз перед пожаром, прознав, что он нарушил торжественно данное обещание вести трезвый образ жизни и запил вместе с бичами. И тут полыхнул пожар. Мишку забрали. Но он бежал… Нелепая какая-то жизнь, как и у большинства из племени этих кочевников, временных жильцов в том или ином заповеднике.

      Шустову показалось, что… что к окну за его головой кто-то подошел. Было тихо. Ну, только сопел рядом Андрейченко. Но перед окном кто-то точно стоял. Шустов повернул голову. Перекрестие рамы. Мутное стекло, очертания голой лиственницы.

      И мгновенно Шустов осознал всю странность происходящего: это зимовье, спящие вповалку, серый свет в окошках, запах табака, смолы, сапог, портянок… Покосы, гольцы, тайга, расходящаяся волнами по долине – к Байкалу в одну сторону и вдоль гор на восток – в другую, куда-то к Чаре и еще дальше, к океану. Ложки, кружки, пачки папирос и сигарет, спичечный коробок, закоптелая лампа на столе, белеющий сахар. Железная печка, топор, воткнутый в полено. На гвозде ружье Андрейченко, какое-то затаенное.

      На самом деле он не должен всего этого видеть. Ему надлежит сейчас быть в казарме или в родном старинном Смоленске с крепостными стенами, собором, корявыми садами по склонам оврагов или, как там говорят, гор. На Байкал они приехали вдвоем, но Валерка через семь месяцев улетел назад. А Шустов уже не мог просто так покинуть этот берег. И вот теперь лежит здесь на широких нарах и чувствует себя соучастником скверного действа, какого-то дурацкого муторного спектакля или любительского фильма – в профессиональном-то кино все по-другому, эффектнее, чище, быстрее…

      В заповеднике сейчас как раз съемочная группа всемирно известного Джеральда Даррелла. Из Главохоты даже прислали вертлявого типа Некляева со своим сценарием. Главными героями назначены директор и старший лесник кордона Герман Васильевич. Но Даррелл предпочел других героев: соболя, пойманного Могилевцевым, и нерпу. И эту банду спящих мужиков, ментов и лесовиков, ему снимать уж явно не с руки. Да никто и не позволил бы. Некляев лег бы костьми на пути оператора. Виктор Петров, бывший геолог, а ныне пекарь, исполняющий на гитаре фламенко, заметил, что от Некляева за версту разит ищейкой совсем не Главохоты. Органист, то есть настройщик органов, Гена Юрченков тут же с ним согласился: этот Некляев два часа пытал его, выуживая сведения не только о жителях поселка, но и о жителях далекого Таллина. «Имена? Явки?» – с улыбкой спросил Петров.

      «Хотя, – тут же подумал Олег Шустов, – Валерка уже, скорее всего, не в Смоленске, а в казарме. А я пока на свободе. И эта свобода ворованная».

      Сейчас, не задумываясь, он променял бы таежную свободу с бревенчатыми стенами и серым светом в окнах на стены казармы и плац. Но еще лучше – оказаться на Невском проспекте, да вот в форме лесника,