Песнь тунгуса. Олег Николаевич Ермаков

всех эвенков. Вход – Сангарин Буга, Полярная звезда, найдешь по Лосям. За лосем ушел охотиться дед Миши – и пропал.

      Догони его, нэкукэ.

      Но он уже давно стал птицей, чипиче-чиче[4], энэкэ[5].

      Станешь и ты, нэкукэ.

      А кто это кино делает?

      Какое, нэкукэ?.. О чем говоришь?

      Но ведь с самого начала здесь ходил мужик с большой такой камерой, а ему указывал другой, с берестяной маской на лице. Режиссер, однако?

      Поздней ночью они пришли в зимовье. Замешкались, не зная, заносить ли носилки с эвенком внутрь или оставить на улице. Андрейченко склонился над Мальчакитовым, посветил ему в лицо, но на него сползла черная от крови тряпка. Андрейченко повернулся к нему ухом, стал слушать.

      – Ну чё? – спросил угрюмый лесничий Аверьянов, закуривая.

      – Надо пощупать пульс, – сказал следователь, подходя ближе.

      Он сам взялся за запястье эвенка. Все стояли поодаль, ждали в темноте. Отсюда лучше виден был хребет, Покосы давали открытую перспективу. Над горами и пустыми полянами густо наливались звезды то синим, то белым, то алым и зеленоватым светом. Пахло табаком, порохом, кровью. Тряпка на голове эвенка вся пропиталась кровью. Аптечки ни у кого не было. В зимовье тоже. Лесники никогда не брали с собой в тайгу хотя бы бинт и йод. То ли по беспечности, то ли из суеверия. И Шустову пришлось рвать рубашку, когда стрела переносной лебедки, которой они пытались вытащить на берег брошенный на камнях катер рыбаков, раздробила ногу страннику по заповедникам леснику Роману, лопнул трос. В тайге всякое могло случиться. Зимой лыжник рисковал напороться на присыпанный снегом ствол или валун. Летом можно было и с мишкой поцапаться. Или просто рубануть топором мимо полена и попасть по ноге. И все равно лесники брали с собой только еду, спички, ножи, кружки, ложки. Топоры были в каждом зимовье. Иногда и пилы. А также котелки, чайники.

      – И чё? – спросил широкоплечий волосатый Аверьянов, поворачивая тяжелое темное лицо к следователю Круглову.

      – Кажется, готов, – сказал Круглов.

      – Ушел все-таки, – добавил один из милицейских ребят с усмешкой.

      – Мертв? – проговорил длинный нескладный чернолицый Андрейченко с каким-то странным одушевлением.

      Воцарилось молчание. Шустов тупо смотрел на носилки. Но уже думал… думал, что напишет Валерке, уехавшему отсюда еще в феврале, вернувшемуся на Большую землю, на запад, в Смоленск, обо всем этом. Тайну Мальчакитов унес с собой. Тайну одного захоронения, обнаруженного Мальчакитовым где-то здесь, в этих – некогда принадлежавших его роду и прабабке шаманке Шемагирке – угодьях. Миша рассказывал о нем, подпив спирта в зимовье во время зимних полевых работ по учету зверей, Валерке. И Олег с Валеркой думали, что в этом захоронении в лабазе можно найти всякие древние штуки, ну, относительно, конечно, древние, может, времен прабабки Мальчакитова. Но для тайги это древность. В тайге все быстро превращается в плесень и труху:

4

Синица (эвенк.).

5

Бабушка (эвенк.).