Олимп. Дэн Симмонс

на распряженных колесничных скакунов.

      – Амазонки, – произносит Ахилл.

      15

      Храм Афины. Тяжело дыша, с пунцовым лицом, Менелай бросается на Елену. Та стоит на коленях, опустив бледное лицо и обнажив еще более бледные груди. Муж грозно нависает над ней. Извлекает меч. Ее белая шея, тонкая, как тростинка, словно просится под удар. Многократно заточенному лезвию ничего не стоит рассечь кожу, плоть, хрупкие кости…

      Атрид замирает.

      – Не медли, супруг мой, – шепчет красавица почти без дрожи в голосе.

      Мужчина видит, как отчаянно бьется жилка у основания левой груди – тяжелой, покрытой синими венами. Видит – и сжимает рукоять обеими ладонями.

      Но так и не опускает клинка.

      – Будь ты проклята, – ахает Менелай. – Будь ты проклята.

      – Да, – кивает Елена, глядя в пол.

      Над ними, в насыщенной тонкими благовониями мгле, по-прежнему вырисовывается золотое изваяние Афины. Сын Атрея с таким усердием сдавливает эфес, будто горло желанной жертвы.

      – С какой стати я должен тебя щадить, неверная сука? – хрипит он.

      – Все правильно, муж мой. Я просто неверная сука. И больше ничего. Покончим с этим. Исполни свой праведный приговор.

      – Не смей называть меня мужем, чтоб тебе!

      Обманщица поднимает голову. И смотрит именно так, как Менелаю мечталось долгие годы.

      – Но ты ведь мне муж. Единственный. И был им всегда.

      От боли, пронзившей сердце, Атрид уже готов убить ее. По лбу и щекам палача стекает пот и капает на простое платье предательницы.

      – Ты бросила меня… Меня и нашу дочь… – с трудом выдавливает он. – Ради этого… Хлыща. Молокососа. Этого шута в блестящем трико с торчащим наружу…

      – Да. – Елена вновь опускает лицо.

      Мужчина замечает маленькую знакомую родинку на ее шее, как раз на линии, на которую придется удар.

      – Почему? – наконец произносит Менелай.

      Это последнее, что он скажет, прежде чем убьет изменщицу… или простит… или – то и другое сразу.

      А та не унимается:

      – Я заслуживаю смерти. За грех, совершенный перед тобой, перед дочерью, за грех перед нашей Спартой. Только помни: я не покидала дворца по собственной воле.

      Атрид стискивает зубы так, что и сам слышит их резкий скрежет.

      – Ты был далеко, – шепчет Елена, его жена, мучительница, вероломная собака, мать его ребенка. – Ты вечно куда-то уезжал со своим любимым братцем. На охоту. На войну. По бабам. На грабежи. Вы с Агамемноном почти не расставались. Сладкая парочка. Я чувствовала себя свиноматкой, удел которой – сидеть в золотом хлеву. Когда Парис, этот мошенник, хитрющий, как Одиссей, но без его остроумия, надумал умыкнуть меня силой, поблизости не оказалось мужа, что защитил бы свое.

      Менелай тяжело сопит через рот. Клинок так и шепчет ему, словно живое создание, требуя крови. В голове ревут бессчетные голоса, почти заглушая лепет Елены. Один лишь призрак ее полузабытых речей четыре тысячи раз терзал его бессонными ночами. Теперь мужчина