Расслоение. Хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965. Владимир Владыкин

пачками. Без права переписки. Нас послали, нет, бросили в бой после удачного прорыва обороны врага под Ельцом, откуда мы выбили немцев, воодушевлённые победой Московской битвы. Нам надо было с ходу идти на Харьков, но армия выбилась из сил. Много полегло наших воинов под Москвой. Решили пополнить войска резервной армией. И пока туда-сюда, немцы тем временем перегруппировались, нарочно оголили фронт, создали широкую прореху, до чего наши командиры не допетрили. А мы, лопоухие, на радостях и клюнули. Нет, конечно, не солдаты, а штаб армии, вскружённый разгромом немцев в Ельце и Туле, пошли в наступление, чего ни в коем случае нельзя было делать. Надо было хорошо оглядеться, подумать: почему немцы оголили фронт? Это мы уже поздно сообразили, когда под Харьковом немцы ловким манёвром зажали нас клещами и расстреливали в упор. А опосля уже было деваться некуда и пришлось руки вверх. Я считаю, нас предали. Говорили, Василевский и Сталин не отменяли приказ, что их нарочно ввели в заблуждение с этим дурацким наступлением.

      – А ты, Миша, не переживай. Разных дураков везде хватает, – сказала Галина. – Нам тоже здесь пришлось несладко. Когда немцы пришли, нас выгнали из хат в сараи. Хозяйничали, как хотели. Хорошо хоть уцелели. Ведь немцы у нас отбирали все продуктовые припасы. И угрожали виселицей и расстрелами. Некоторые наши отважные девушки и парни, рискуя быть обнаруженными немцами, вывозили с поля боя наших раненых бойцов. Враг бил из пушек с большой высоты в займище, откуда наступали наши войска. Потом мы свозили убитых возле хутора и насчитали больше пятисот пятидесяти погибших бойцов в белых маскхалатах. После изгнания немцев я даже не знаю, каким образом у нас уцелело с десяток лошадей. Хотя всю другую скотину и живность они увезли на прокорм своей армии, – Галина замолчала, задумалась, точно забыв, что сидит за столом с мужем.

      – Да, Галя, всё уже давно позади. Я не думал, что увижу тебя, сына и дочь…

      – Не говори, я тоже, уже надежды никакой не осталось. С войны в хутор вернулось раза в четыре меньше того, сколько уходило на фронт.

      – Вот не знаю, как мне теперь жить! Где был, спросят, столько лет? Что мне отвечать? – Михаил не смотрел на жену, сидел, наклонив понуро голову, глядя перед собой в тарелку с недоеденным наваристым пахучим борщом.

      – А ничего, дескать, ещё служил, а потом восстанавливал разруху, – нашлась Галина. – Да, и ранение у тебя было серьёзное. На излечении в госпиталях валялся…

      – Ранения в руку и ногу осколочные были не столь опасны, – задумчиво, вздохнув, ответил Михаил, и тут же тоном обречённости, тоскливости, прибавил: – В том-то и дело, фронтовики знают, с какими ранениями лечатся долго. А у меня по их меркам – царапины. Хотя если бы меня не вовремя подобрали санитары, могло бы развиться опасное осложнение вплоть до ампутации.

      – Вот видишь, так и объясняй, когда будут допытываться. И я найду что ответить. У нас тяжелораненых несколько. Так что я помогу тебе перед хуторскими