Муравьиный царь. Сухбат Афлатуни

давай еще в карты!»

      Лёник придвинулся и поцеловал меня в губы.

      Его губы были мокрыми и кислыми.

      «Мне посуду надо идти мыть», – сказала я, облизывая.

      «Какую посуду?»

      «Ну, посуду… Мы же играем, я – жена… Посуду!»

      «Хорошо. Помой и приходи быстрей».

      «А ты газетку почитай. На».

      Лёник послушно развернул «газетку».

      Я подошла к раковине:

      «Ой, сколько посуды грязной!»

      Взяла мыльницу и стала мыть ее, будто это тарелка. Губы немного болели. Неужели так папа с мамой целуются? Нет, конечно, по-другому! Они же не играют, у них все по-правдашнему, по-настоящему, как в кино.

      «Помыла? Идем, доиграем».

      Лёник смотрит, как я мыльницу мою. Набираю в нее водичку и выливаю. Набираю и выливаю. Уже почти чистая.

      «Ленка! Лёнька!» – кричат с улицы папа с мамой.

      Вернулись!

      «Только ничего им не рассказывай! Клянись страшной клятвой!» – говорит Лёник шепотом.

      Я быстро клянусь страшной клятвой и бегу во двор.

* * *

      Писали, что я была любовницей мэра. Что спала с директором бассейна. Еще с кем-то. А в те полгода у меня вообще никого не было. Ноль. Одна работа.

      Один раз Антон пришел, к Лешке. Он тогда еще приходил. Отец типа. Общаться. Брал его гулять, мороженое, пирожное, плюёженое. Или футбол сидели, по телику. И в тот раз пришел. Открыла, смотрю на него, а он куртку снимает. И запах такой знакомый, сигарет его, рубашки. На руки его смотрю и чувствую, что… А зачем мне это нужно? Ни ему, ни мне. Смотрю на его руки. Зачем? Зачем в одну и ту же разбитую чашку?

      Ладно, мне пора идти, говорю. Лешка выбежал, еще пять лет было: «Мам, ты куда?» Надо, сынуля. По делам. Дай поцелую. Не скучайте без меня, мальчики. Чао-чао. Сумку на плечо и по ступенькам быстренько. Стою такая у подъезда и думаю: куда? Поперлась в парк, мороженое взяла, сижу такая. Подполз один бандерлог в дубленочке, скрасить мое одиночество. Спасибо, мое одиночество и так разноцветно, дальше некуда, гуляй дальше. А дубленочка у тебя ничего, с мордой не повезло тебе только, урод.

      Лёник научился нырять и очень гордится. Теперь учит меня.

      «А там, – показывает на середину озера, – затопленный город».

      «Атлантида?»

      «Да, наверное, она».

      Мама сидит в новом зеленом купальнике и соломенной шляпке. Подбегаю к ней, лезу в полотенце:

      «Мамочка, расскажи, как я родилась!»

      «Жарко тогда было…» Это она всегда говорит, а других секретов не рассказывает.

      На обед – борщ.

      Лёник выпил одну воду, капусту и мясо в горку сдвинул. Папа его поругал: «Аристократ!» Были раньше такие люди, пили только кровь, потом революция их всех арестовала. Поэтому и назвали – «аристократы». А я все съела. Мама, я не аристократ, да, мам?

      Везу ее обратно из театра. Дождь, а она там, конечно, забыла свой зонт, пришлось бегать. Потом какой-то кретин припарковал свой «мерс». Ни туда ни сюда, еле выползли.

      Едем молча. Кирова молча, Алексеевский. На Алексеевском пробка, ползем как черепахи, всё молча, молча.

      «Ну?» –