До встречи не в этом мире. Юрий Батяйкин

конвое рифм тоскующей, пока

      я, сделав вид, что позабыл столицу,

      пишу тайком письмо, через границу

      семейству Чацких в форме дневника

      переправляя с грустью. Раздвоенье

      вращает шатуны. А настроенье

      усугубляет долгая зима

      над местом, где отвергнутый Россией

      еще один больной «шизофренией»

      приобретает «Горе от ума».

      «Когда дятел стучит…»

      Когда дятел стучит,

      в лесу каждый молчит.

      И всякий улепетнет,

      едва околыш мелькнет.

      Никто не знает, что ест,

      а держит в страхе весь лес.

      Стукнет разок в глуши —

      и сухари суши.

      «Когда менты глядят из всех углов…»

      Когда менты глядят из всех углов,

      и невозможно доверять помойке,

      и развожу костер из лишних слов,

      оставшихся, как мусор после стройки.

      Я часто занят этим колдовством,

      которое не нравится корзине,

      что любит заниматься воровством,

      как бы нештатно состоя в дружине.

      Ведь рифма так порою заведет,

      что не найдешь обратную дорогу.

      Мы презираем мусоропровод,

      а он на нас доносит понемногу.

      И в час, когда шмоляет дробовик,

      мне из-за туч прицеливаясь в ухо,

      как вкусный борщ, пылает черновик —

      да зря его вынюхивает сука.

      «Как на заре тупа…»

      Как на заре тупа

      возле метро толпа.

      Как она прет в загон,

      как она чтит закон:

      «Без содроганья бей

      всех, кто тебя слабей».

      Падают в турникет

      столбиками монет

      стершиеся ключи

      с признаками мочи.

      Проще открыть засов

      кончиками носов.

      Иже на небесех,

      кто мне дарует всех!

      Знаешь ли Ты о том,

      как почернел мой дом,

      как по ночам тоска

      смотрит в зрачок глазка?

      Или в теченье дня

      видишь ли Ты меня,

      как я бегу во мгле

      по сволочной земле,

      падая и смеясь,

      ненавистью давясь.

      «Вчера проводил я последнюю птицу…»

      Вчера проводил я последнюю птицу.

      И как только стало ее не видать,

      то боль перешла незаметно границу,

      когда еще можно терпеть и молчать.

      И, как в сурдокамере, вдруг прозвучало,

      шагая с трудом через падаль и страх,

      той горькой, нечаянной славы начало,

      что жгут по ночам в казематных печах.

      И я, обратясь непосредственно к Богу,

      просил его дать мне отваги идти,

      и самую жуткую выбрать дорогу,

      когда еще можно ее обойти.

      И так как у нас, безусловно, не ново,

      когда вырывают кому-то язык,

      дать силы сказать мне последнее слово

      клыками в багровый чекистский кадык.

      «В парке, где липы, практикующие дзен…»

      В