До встречи не в этом мире. Юрий Батяйкин

лавиной мчалась заря на пляж.

      Медленно застывая камнем на перстне Бога,

      преображалось солнце в матовый сердолик,

      и представлялась слабым ласковою дорога

      в каждый непостижимый, то ли на краткий миг.

      В небе ль, раскинув веер, им улыбалась туча,

      время ль кадило лето к новому утру дня —

      каждый себя бродяга там ощущал везучим,

      с нежностью глядя в море, словно в зрачок коня.

      А по ночам звенели там голоса в тумане,

      в вечности рассыпаясь, словно снежки в снегу,

      будто болтали кегли в дремлющем кегельбане,

      смутно белея на темном, призрачном берегу.

      «Когда душа заполнена блевотой…»

      Когда душа заполнена блевотой

      и втиснута в московскую шинель,

      как голубой треножник с позолотой,

      передо мной всплывает Коктебель.

      Вновь, словно ветерок меня ласкает,

      горячим солнцем волосы пыля,

      в краю, где раскаленными сосками

      прильнула к небу голая земля.

      Где, до краев насытив фосфор линий,

      уходит солнце, прячась в валуны,

      где в бухте море гусеницей синей

      скользит на берег по руке луны.

      И, очарован образом минутным,

      покуда боль терзает мой висок,

      я так слова ловлю в потоке мутном,

      как будто мою золотой песок.

      «О, как прекрасны глаза полуночных вестниц!..»

      Юнне Мориц

      О, как прекрасны глаза полуночных вестниц!

      А хлеб насущный, конечно, иное дело.

      Не возражаешь – проедешь в метро, и месяц

      тошнит ублюдками каждую клетку тела.

      Ах, дорогая, любимая Юнна Мориц!

      Как жаль, что раю немыслимо жить без ада,

      и нет на свете профессии «стихотворец»,

      а есть и днем одеваться во что-то надо.

      Сидишь и нижешь устало слова на строчки.

      И на душе опозоренно и отвратно.

      Не усидишь в однокомнатной «одиночке»,

      а выйдешь в город – брезгливость влечет обратно.

      О, моя леди, мой метр, мой кумир, мой ангел!

      Зачем Вы мне не сказали, что я бездарен?

      Теперь бы я не высасывал кровь из ранки,

      а застрелился и жил бы себе, как барин.

      Во всем генезис, и у отвращенья тоже

      свое развитие, как у тритона в луже,

      а жить и, как змее, вылезать из кожи,

      не получается – видно, она поуже.

      Что я пишу здесь – для Вас, вероятно, странно

      и раздражает, как некое коромысло,

      когда к началу еще возвращаться рано,

      а подбираться к концу не имеет смысла.

      «И снова, Господи, один…»

      И снова, Господи, один

      за всех усталых,

      всех шизофреников и ин —

      теллектуалов,

      которым Дьявол запустил

      под сердце коготь —

      молюсь о том, чтоб ты простил

      нам гнев и похоть.

      Чтобы, касаясь нас перстом,

      не помнил, Боже,

      как мы трезвонили о том,

      чей грош