Там, где кончается море (сборник). Патрик Несс

во тьму.

      Я первой увидела ее наступление, первой поприветствовала ее, когда мы узнали, какова она.

      Но вдруг?

      – Ты боишься потому, что надеяться – это страшно? – спросил папа.

      Я ошарашенно посмотрела на него:

      – Ты тоже так думаешь.

      Он с любовью улыбнулся мне:

      – Надеяться страшно, Виола. Никто не хочет себе в этом признаться, но это так.

      Я чувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы.

      – Тогда как ты это выносишь? Как у тебя получается даже думать об этом? Кажется, надеяться так опасно, что меня накажут даже за одну мысль о том, что я этого заслуживаю.

      Он легонько дотронулся до моей руки:

      – Потому что без надежды жизнь еще страшней, Виола.

      Я снова сглотнула слезы:

      – Так ты говоришь, я могу только выбрать то, что будет пугать меня всю оставшуюся жизнь?

      Он засмеялся и распростер руки:

      – Ну наконец-то ты улыбнулась.

      И он обнял меня.

      Я ему позволила.

      Но внутри меня по-прежнему остался страх, который я не могла распознать. Страх с надеждой или страх без нее.

* * *

      На то, чтобы расстегнуть ремень, требуется целая вечность. Это трудно сделать, когда висишь вниз головой. Когда он наконец расстегивается, я падаю с кресла, соскальзывая по стене кабины, которая, кажется, сложилась вдвое.

      – Мам? – говорю я, подбираясь к ней.

      Она лежит лицом вниз на том, что раньше считалось потолком, а ноги ее вывернуты так, что я не могу на них смотреть…

      – Виола? – снова говорит она.

      – Я здесь, мам.

      Я убираю вещи, которыми она завалена, разные папки, планшеты, разбившиеся, когда мы начали переворачиваться, осколки, на которые раскололось все, что не было надежно закреплено на своих местах…

      Я убираю большую металлическую плиту с ее спины…

      И вижу…

      Кресло пилота оторвало от пола, заднюю панель спинки сорвало, и она превратилась в осколок металла…

      Осколок, который вонзился маме прямо в позвоночник…

      – Мам? – говорю я напряженно, пытаясь вытащить его.

      Но чем больше я его шевелю, тем сильнее она кричит. Кричит так, как будто меня нет рядом.

      Я перестаю его шевелить.

      – Виола? – снова говорит она, задыхаясь. Голос у нее высокий, слегка надтреснутый. – Это ты?

      – Я здесь, мам, – говорю я и ложусь рядом с ней, чтобы быть поближе к ее лицу. Убираю осколок с ее щеки и вижу, как суматошно бегает ее глаз.

      – Милая? – говорит она.

      – Мам? – говорю я, плачу и убираю стекло. – Скажи, что мне сделать, мам?

      – Милая, ты не поранилась? – говорит она высоким, дрожащим голосом, так, словно не может вдохнуть.

      – Не знаю, – говорю я. – Мам, ты можешь двигаться?

      Я просовываю руку ей под плечо, чтобы немного приподнять ее, но она снова вскрикивает, и я тоже кричу и опускаю ее, и она снова лежит, как лежала, лицом вниз, на потолке, с осколком в спине, медленно