Там, где кончается море (сборник). Патрик Несс

обрушиваемся на землю с невероятно жутким грохотом. Корабль дробит деревья в щепки, а потом ударяется об землю с такой силой, что я врезаюсь головой в приборную панель, и голову пронзает боль, но я все еще сохраняю сознание, сохраняю сознание и слышу каждый треск, каждый щелчок и скрежет, с которым корабль прорывает посреди болота длинную колею, переворачиваясь снова и снова, что может означать только одно – отвалились крылья. Все падает на потолок, а потом в кабине образуется трещина, в которую хлещет болотная вода, и мы снова переворачиваемся…

      И замедляемся…

      Вращаемся медленнее…

      Металл оглушительно скрежещет, и основное освещение гаснет, когда мы делаем еще один оборот, и его тут же заменяет мерцающее аварийное.

      Вращение замедляется…

      Замедляется, а потом…

      Останавливается.

      Я все еще дышу. Голова болит и кружится, я едва ли не вниз головой вишу на ремне кресла.

      Но я дышу.

      – Мам? – говорю я, оглядываясь и смотря вниз. – Мам?

      – Виола? – слышится в ответ.

      – Мам?

      Я поворачиваюсь туда, где должно быть ее кресло.

      Но его там нет.

      Я разворачиваюсь сильнее.

      И вижу ее на потолке. Кресло вырвало с места.

      И от того, как она лежит там…

      От того, как она лежит там, скрючившись…

      – Виола? – снова говорит она.

      От того, как она произносит мое имя, у меня внутри все сжимается…

      Нет, думаю я. Нет.

      И пытаюсь выбраться из кресла, чтобы добраться до нее.

* * *

      – Завтра важный день, дружище, – сказал папа, входя в машинное отделение, где я меняю трубки охлаждающей системы. Это одна из миллиона работ, которую мне поручили в последние пять месяцев, чтобы чем-то меня занять. – Мы наконец выходим на орбиту.

      Я вставила последнюю трубку до щелчка:

      – Отлично.

      Он замолчал.

      – Я знаю, тебе нелегко, Виола.

      – Почему это вдруг тебе не все равно? Меня никто даже не спросил.

      Он подошел ближе.

      – Чего ты боишься, Виола? – спросил он, и это тот же самый вопрос, который задал мне раньше Брэдли. Я оглядываюсь на него. – Того, что мы можем там обнаружить? Или просто перемен?

      Я тяжело вздохнула:

      – Никто почему-то не думает, что будет, если нам не понравится жить на планете. Что, если небо слишком большое? Что, если воздух воняет? Что, если мы будем голодать?

      – А что, если воздух сладкий, как мед? Что, если еды там столько, что мы все растолстеем? Что, если небо такое прекрасное, что мы бросим всю работу, потому что не сможем оторвать от него глаз?

      Я развернулась и закрыла кожухи трубок:

      – А что, если нет?

      – А что, если да?

      – А что, если нет?

      – А что, если да?

      – Да, очень плодотворная беседа.

      – Неужели мы воспитали тебя так, что не научили надеяться? – спросил папа. – Разве когда твоя прабабушка согласилась