Из варяг в греки. Набег первый. Дмитрий Романов

остальная половина тут.

      – А отец?

      – Живой. Его сразу в кольцо, руки заломали, да к воеводе их повели. И пока наших резали, его глядеть заставляли, и условия сообщили. Дань платить будем теперь.

      – Какую?

      – Куниц, белок, мёда, монеты… Да как вон поляне платят. Только нам за дерзость железа дали пощупать.

      – А женщин?

      – Не знаю, Любор. Каких-то увели, да наши бабы бойкие – живыми не давались.

      – А мать?

      – Жива. И древлянка твоя…

      – Что?

      – Жива.

      Любор улыбнулся в темноте, и, закрыв глаза, уже снова готов был угаснуть.

      – Заславу убили, – продолжил Витко.

      – А Варун?

      – Варун в лес ушёл. Тяжко ему теперь будет, совсем один остался.

      – Жалко, что так вышло.

      – Вид у тебя, скажу я тебе…

      – Ничего, – крякнул Любор, – Поменяется.

      – Многое теперь поменяется.

      – Слушай, Витко, а откуда ты всё это знаешь?

      – Ты уже два дня лежишь.

      На Стоянище смотреть было больно, но всё же княжич обошёл село вдоль сгоревшего частокола. От домов остались чёрные ямы, и замёрзшая кровь не меняла свой цвет. Она была всюду – белого снега не видать.

      Неподалёку, близ священной рощи, где деревья стояли в пёстрых лентах и бил нетронутый морозом ключ, Любор увидел отца. Князь с юношей-помощником, топорами ломали замёрзшую землю. Яма была уже глубокой, и с обоих лился пот.

      – Здравствуй, отче!

      Стоян оглянулся на Любора, и то ли улыбка, то ли сожаление иссекли его морщинами. Он вздохнул и вновь принялся за работу.

      – Что вы делаете?

      – Будем хоронить Филиппа.

      – В яме?

      – По христианскому обычаю.

      Рядом лежал деревянный гроб – выдолбленный в стволе, – из которого был виден длинный заострившийся нос и клок бороды.

      – Не спас его греческий бог, – заметил Любор.

      Князь резко обернулся и сделал три грозных шага.

      – Его, как ты сказал, греческий бог спас всех нас! Проси прощения за свои слова!

      – Если ты объяснишь мне…

      – Лежать бы тебе в красном снегу, как и всем нам. А что брат жив остался… А что мать или баба твоя! Без копья, без топора, с одним крестом, вышел на конных. Вышел, встал посередь и крест вознёс. Его первый же и зарубил. А воевода хазарский, то увидев, велел тут же бой-то и закончить. Этот, говорит, не из их роду-племени. Это важный человек из великой Византии. У хазар такие же монахи ходят, и многие хазары их почитают. А кто его, слышь, зарубил – отнять оружие у того, коня отобрать, и пусть никто с ним не молвится. Ибо убил он святого человека.

      – Стало быть, спас, – Любор подошёл ко гробу, – Ну прости, Филипп… Хороший был человек. Часто говорил со мной. Толково говорил.

      – Я знаю, Любор. Филипп хвалил тебя. Не будь его, не послал бы я тебя в Киев к Аскольду.

      – Да, отец. Жаль его.

      – Нечего