Во всем мне хочется дойти до самой сути…. Борис Пастернак

Такую ж на щеку ей!

      Пусть судьба положит —

      Матерью ли, мачехой ли.

      Лето 1917

Как у них

      Лицо лазури пышет над лицом

      Недышащей любимицы реки.

      Подымется, шелохнется ли сом, —

      Оглушены. Не слышат. Далеки.

      Очам в снопах, как кровлям, тяжело.

      Как угли, блещут оба очага.

      Лицо лазури пышет над челом

      Недышащей подруги в бочагах,

      Недышащей питомицы осок.

      То ветер смех люцерны вдоль высот,

      Как поцелуй воздушный, пронесет,

      То, княженикой с топи угощен,

      Ползет и губы пачкает хвощом

      И треплет речку веткой по щеке,

      То киснет и хмелеет в тростнике.

      У окуня ли ёкнут плавники, —

      Бездонный день – огромен и пунцов.

      Поднос Шелони – черен и свинцов.

      Не свесть концов и не поднять руки…

      Лицо лазури пышет над лицом

      Недышащей любимицы реки.

      Лето 1917

Лето

      Тянулось в жажде к хоботкам

      И бабочкам и пятнам,

      Обоим память оботкав

      Медовым, майным, мятным.

      Не ход часов, но звон цепов

      С восхода до захода

      Вонзался в воздух сном шипов,

      Заворожив погоду.

      Бывало – нагулявшись всласть,

      Закат сдавал цикадам

      И звездам и деревьям власть

      Над кухнею и садом.

      Не тени – балки месяц клал,

      А то бывал в отлучке,

      И тихо, тихо ночь текла

      Трусцой, от тучки к тучке.

      Скорей со сна, чем с крыш; скорей

      Забывчивый, чем робкий,

      Топтался дождик у дверей,

      И пахло винной пробкой.

      Так пахла пыль. Так пах бурьян.

      И, если разобраться,

      Так пахли прописи дворян

      О равенстве и братстве.

      Вводили земство в волостях,

      С другими – вы, не так ли?

      Дни висли, в кислице блестя,

      И винной пробкой пахли.

      Лето 1917

Гроза, моментальная навек

      А затем прощалось лето

      С полустанком. Снявши шапку,

      Сто слепящих фотографий

      Ночью снял на память гром.

      Меркла кисть сирени. В это

      Время он, нарвав охапку

      Молний, с поля ими трафил

      Озарить управский дом.

      И когда по кровле зданья

      Разлилась волна злорадства

      И, как уголь по рисунку,

      Грянул ливень всем плетнем,

      Стал мигать обвал сознанья:

      Вот, казалось, озарятся

      Даже те углы рассудка,

      Где теперь светло, как днем!

      Лето 1917

      Послесловье

* * *

      Любимая – жуть! Когда любит поэт,

      Влюбляется бог неприкаянный.

      И хаос опять выползает на свет,

      Как во времена ископаемых.

      Глаза ему тонны туманов слезят.

      Он застлан. Он кажется мамонтом.

      Он вышел из моды. Он знает – нельзя:

      Прошли времена – и безграмотно.

      Он видит, как свадьбы справляют вокруг,

      Как