Во всем мне хочется дойти до самой сути…. Борис Пастернак

жглась юродивого речь?

      Давай ронять слова,

      Как сад – янтарь и цедру,

      Рассеянно и щедро,

      Едва, едва, едва.

      Не надо толковать,

      Зачем так церемонно

      Мареной и лимоном

      Обрызнута листва.

      Кто иглы заслезил

      И хлынул через жерди

      На ноты, к этажерке

      Сквозь шлюзы жалюзи.

      Кто коврик за дверьми

      Рябиной иссурьмил,

      Рядном сквозных, красивых

      Трепещущих курсивов.

      Ты спросишь, кто велит,

      Чтоб август был велик,

      Кому ничто не мелко,

      Кто погружен в отделку

      Кленового листа

      И с дней Экклезиаста

      Не покидал поста

      За теской алебастра?

      Ты спросишь, кто велит,

      Чтоб губы астр и далий

      Сентябрьские страдали?

      Чтоб мелкий лист ракит

      С седых кариатид

      Слетал на сырость плит

      Осенних госпиталей?

      Ты спросишь, кто велит?

      – Всесильный бог деталей,

      Всесильный бог любви,

      Ягайлов и Ядвиг.

      Не знаю, решена ль

      Загадка зги загробной,

      Но жизнь, как тишина

      Осенняя, – подробна.

      Лето 1917

Имелось

      Засим, имелся сеновал

      И пахнул винной пробкой

      С тех дней, что август миновал

      И не пололи тропки.

      В траве, на кислице, меж бус

      Брильянты, хмурясь, висли,

      По захладелости на вкус

      Напоминая рислинг.

      Сентябрь составлял статью

      В извозчичьем хозяйстве,

      Летал, носил и по чутью

      Предупреждал ненастье.

      То, застя двор, водой с винцом

      Желтил песок и лужи,

      То с неба спринцевал свинцом

      Оконниц полукружья.

      То золотил их, залетев

      С куста за хлев, к крестьянам,

      То к нашему стеклу, с дерев

      Пожаром листьев прянув.

      Есть марки счастья. Есть слова

      Vin gai, vin triste[5], – но верь мне,

      Что кислица – травой трава,

      А рислинг – пыльный термин.

      Имелась ночь. Имелось губ

      Дрожание. На веках висли

      Брильянты, хмурясь. Дождь в мозгу

      Шумел, не отдаваясь мыслью.

      Казалось, не люблю – молюсь

      И не целую, – мимо

      Не век, не час плывет моллюск,

      Свеченьем счастья тмимый.

      Как музыка: века в слезах,

      А песнь не смеет плакать,

      Тряслась, не прерываясь в ах! —

      Коралловая мякоть.

      Лето 1917

* * *

      Любить – идти, – не смолкнул гром,

      Топтать тоску, не знать ботинок,

      Пугать ежей, платить добром

      За зло брусники с паутиной.

      Пить с веток, бьющих по лицу,

      Лазурь с отскоку полосуя:

      «Так это эхо?» – и к концу

      С дороги сбиться в поцелуях.

      Как с маршем, бресть

5

 Вино веселья, вино грусти (фр.).