Прайд. Кольцо призрака. Софья Прокофьева

Андреевичу глаза в глаза.

      – Что ему теперь будет?

      – Все! По полной программе!

      – Нет… – опустив голову, в отчаянии прошептала Ирина, комкая подол мокрого платья.

      Николай Андреевич откинулся в кресле, с осуждением промолчал, выжидая еще какое-то время, словно надеясь, что она спохватится, передумает.

      – Что ж, вольному воля. Но сколько воля ваша продержится теперь… – Он встал, пригибая ее потемневшим тяжелым взглядом. – Не хочу вас пугать, но женские изоляторы… Страшно за вас, бескорыстно, поверьте. Подумайте. Учтите, я больше ничего не смогу для вас сделать. Дело пойдет по инстанциям, опустится вниз, туда. Дальше от меня уже ничего не зависит. Так сказать, бессилен.

      Ирина затравленно вскинула на него глаза. Стиснула пальцы. «Как лед. Все кончено. Ловушка захлопнулась».

      – Ну-ну-ну, может, еще как-нибудь образуется. – Николай Андреевич протянул руку, будто хотел по-родственному потрепать ее по плечу, подбодрить, успокоить.

      Но его короткопалая рука сделала незавершенный жест и опустилась. Он отступил к двери, совершая нечто вроде поклона.

      – И все-таки напрасно, напрасно. Я все же надеялся на ваш здравый смысл, Ириночка…

      Дверь закрылась беззвучно и плавно.

      Из-за этой гари сумерки заполняли большой город с утра до вечера.

      Сумерки. «Какая тоска. А ночью тоска переходит в ужас. Нет, не стану я здесь сидеть. Я к Наташке пойду. К моей Наталье. Что там Лолитка плела про Женьку? “Мадам тебе благодарна”. Бред какой-то. Наталья знает, конечно, где они познакомились и что я тут ни при чем.

      Только почему она со мной говорить не хочет? Взъерепенилась. Трубку бросает».

      Ирина долго звонила в дверной звонок. Наконец дверь открылась. И сразу за дверью спина.

      Все-таки впустила. Ирина прошла за спиной Натальи на кухню. Наталья прикурила от газовой конфорки, спина выпрямилась, обернулась.

      «Поубавилось серебра. Точно патокой покрылось лицо. Влажное серебро с солью, с потускневшим перламутром. И прозрачная жемчужина, не успевшая скатиться по щеке. Плакала тут одна, без меня».

      Наталья отошла к окну открыть форточку.

      «Что там в углу валяется белое? А, тюль проклятый. Это я его из Индии привезла Наташке. Она занавески содрала, скомкала и выбросила. Вот почему столько света. От Наташки остались одни угли.

      Повернулась к окну спиной. Нет, еще красивее стала. Какая кожа тонкая, нежная. Тронешь – к пальцам прилипнет».

      – Ты же не человек, кукла пустая. А Пашка тебя за веревочки дергает. – Наталья остановилась, зло сверкнув серебром. Уставилась глазищами, в каждом по десять черных зрачков. – Какая же я дура, не разглядела тебя. Я так тебе верила.

      – Натуль. Я ничего не помню, правда. Я, наверное… Амнезия. Ты же врач. Я сама не понимаю.

      – Ах, не понимаешь! Как бывает удобно – не понимать. – Приблизила лицо. Раздутые тонкие ноздри полны бледно-розового света. В глазах серебро и отчаяние. Почти безумие. – Если бы ты могла, сама бы их в койку затолкала!

      – Кого? –