Прайд. Кольцо призрака. Софья Прокофьева

же? Нет! Я же только сегодня… – Отчаяние вырвалось у Ирины.

      Николай Андреевич протянул руку, растопырил широкую плоскую пятерню жестом предостерегающим, как бы советуя далее не продолжать, чтоб не сказать лишнего, себе же во вред.

      – Спрашиваете, когда? Для вас важно время? Только неверное у вас о нем представление, о времени. Все можно успеть. Такова наша профессия. Обязывает поспеть всюду. Так что, пока вы… бегали за Шурочкой. Кстати, как она насчет алиби? Впрочем, вряд ли, вряд ли. Вы, наверное, и не спрашивали, не в том она настроении. Так что в данный момент, ничего определенного в смысле алиби у вас нет.

      – Почему? Лолита подтвердит, – не сказала, прошептала Ирина.

      – Ах, Ириночка, ну зачем же эти детские игры, наивные уловки. Взял справку в больнице, потому и разговор у нас будет вполне конкретный. Шестого июля Лариса Петровна по настоятельному уговору вашей же подруги Натальи Ивановны легла к ней в больницу на предмет обследования, а возможно и операции. Но, к сожалению, я бы даже выразился – к прискорбию, ночью же, так сказать, самовольно убежала из больницы, даже не поставив в известность администрацию. И, купив бутылку водки, благополучно вернулась к себе домой. Так что шестого июля вы никак не могли у нее быть, и подтвердить это при всем желании она никоим образом не может.

      Николай Андреевич сконфуженно умолк. Даже не глядит на Ирину, стыдно ему за ее неуклюжую ложь, неловко, что поймал за руку, как мелкого воришку.

      Ирина почувствовала, что предательски краснеет, слезы навернулись на глаза. «Зря все это затеяла. Не выкрутишься, не спрячешься. Обречена».

      И вдруг из памяти, густо населенной путаными образами, тревогой, страхами, сказанными и забытыми словами, всплыл этот вечер ясно – как сквозь хорошо промытое стекло.

      «Да, это было шестого, именно в пятницу, ближе к вечеру. Когда смог от пожаров на востоке впервые накрыл город. Среди дня в невыносимую жару сгустились какие-то сумерки. Вдруг навалилась такая тоска. Мне во что бы то не стало нужно было увидеть Павла. И я решилась пойти к нему прямо на работу без звонка.

      Шла по улице, и сумрак за ней становился все гуще и плотнее. Не узнала Сергея, охранника офиса. А может это был вовсе не он, кто-то его подменил в этот день. Лицо незнакомое, отсыревшее, затянуто болотной ржавчиной, не различишь.

      Торопясь, проскочила мимо. Но Паша уже ушел. В пустом кабинете – Алла. Сидит – узкая, тонкая, в черном платье, в такое-то пекло. Глядит бархатом. На столе чашечки кофе, бутылка армянского коньяка.

      – Проходи же, что встала, – металлическим голосом звонко воскликнула Алла. – Я сейчас домой иду. Может, что Паше передать?

      Она идет домой. К Паше. Там ее дом… Почему две чашки? Для кого?… Придушила бы ее, сдавила бы эту тонкую гибкую шею.

      Был бы у меня сейчас яд… в армянский коньяк…

      Почувствовала странную томительную боль. Словно что-то с неслышным страдальческим стоном высвобождается из нее, расправляясь с воздушным шелестом, серебрясь и исчезая.

      Алла начала рыться в бумагах на столе, все повторяя: