Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана. Вальтер Скотт

сказал англичанин. – А теперь я поспешу на свой пост, поскольку подозреваю, что Сигизмунд уже костит меня за опоздание.

      Они бодро зашагали к воротам, где Сигизмунд охотно уступил свое оружие и пост молодому Филиппсону, подтверждая тем самым подозрение, которое его лишь забавляло, что он ленивей всех в семействе ландмана. Рудольф не смог скрыть своего неудовольствия.

      – Что бы сказал ландман, – строго спросил он, – если бы увидел, с какой готовностью ты уступил свой пост и оружие иноземцу?

      – Он бы сказал, что я поступил правильно, – ничуть не смутившись, отвечал Сигизмунд, – поскольку всегда учит нас ни в чем не отказывать гостю. Артур – гость, и сменил меня на посту по собственной воле, а не по принуждению. Посему, разлюбезный Артур, коль ты решил променять мягкую теплую соломку и сладкий сон на мороз под белою луною, то я против ничего не имею. Но вот, что ты должен. Ты должен останавливать всех, кто попытается войти иль выйти без пароля. Если это случится, поднимай тревогу. Ну, а если то будут наши, ты их пропусти, и не поднимай тревогу, может случиться, что пошлют кого-нибудь с донесением.

      – Чума одна тебя от лени избавит! – проворчал Рудольф. – Из всех твоих братьев ты самый ушлый.

      – Значит, я парень с головой, – нашелся ленивец. – Послушай, Hauptman, ты ведь сегодня ужинал, не так ли?

      – Голос разума, дубина, – ответил бернец, – велит не ходить в лес голодным.

      – Если мудро есть перед работой, – рассудил Сигизмунд, – то не глупее выспаться пред ней. – Молвив так, отчаянно зевнув два раза, и выказывая товарищам свой недуг, страж похромал на отдых, вполне счастливый избавленьем от докуки.

      – Сколько бездарно растрачиваемой силы в его неуклюжем теле и дремлющем духе, – сказал Рудольф англичанину. – Но пора мне приступить к исполнению собственного долга. Сюда, друзья мои в дозоре!

      Бернец сопроводил свои слова свистом, на который из мрака под сводами замка выступили шестеро молодцев, коих он загодя выбрал, и кто, наскоро поужинав, ождали лишь зова его. Один или двое из них шли в сопровождении больших бладхаундов – чистопородных догов102, которых хотя чаще использовали на охоте, но как сторожевые псы они служили не хуже. Один из этих псов, которого вел на поводке юноша, предваряющий движение прочих ярдов на двадцать, принадлежал самому Доннерхугелю и был удивительно ему послушен. Трое его товарищей следовали за ним в непосредственной близости, а двое других чуть поодаль. Один из них нес сигнальный горн бернца, сделанный из рога зубра, в который при нужде надлежало трубить тревогу. Этот небольшой отряд, перейдя через ров, направилась к смежному с замком лесу, который представлял лучшее укрытие, какое можно только представить, для вероятной засады. Луна поднялась высоко и была почти кругла, так что Артур, с возвышенности, на которой стоял замок, мог наблюдать за их медленным и осторожным продвижением в ярком серебряном свете до тех пор, пока они не затерялись в густом лесу.

      Когда

102

Бладхаунд (англ. bloodhound, blood – кровь; и hound – гончая) – древняя порода гончих, охотящихся по кровяному следу, известна со средних веков; славятся самым тонким чутьем среди собак; эта крупная, мощная и умная, пригодная к сыску, собака напоминает догообразных собак, распространенных повсеместно, предками которых считают тибетских догов, первые упоминания о которых относятся к 1121 г. до н.э. – собак ростом с осла и применявшихся для охоты на диких быков. Позднее тибетские доги распространились на западе – греки вывели из них бойцовых собак, так называемых молосских догов, которые участвовали в завоевательных походах древних римлян в Европу, где, следуя за своими хозяевами – легионерами, в результате скрещивания с местными породами получились различные догообразные собаки: бульдоги, тибетские мастифы, немецкие и бордосские доги, далматины, ротвейлеры, сенбернары, ньюфаундленды, кавказская и среднеазиатская овчарки и т.д., но название «дог» сохранилось лишь за немецким догом.