Выдуманный Жучок. Юлия Кузнецова

Таша, – говорит он задумчиво, – быть старым и никому не нужным. Я, правда, этого сам не испытал. Но ему страшно.

      Он грустно улыбается и направляется к ординаторской.

      – Пойду вздремну пару часов перед операциями. Если собираетесь и меня в шкафу запереть, пошли уж сразу, сдамся добровольно. Так устал, что могу и на халатах поспать.

      Я чувствую, что багровею. Мне хочется сказать ему что-то наперекор, чтобы он не думал, что я маленькая пристыженная девочка. Ничего мне не стыдно!

      – А очень глупо, – говорю я ему вслед, – не давать взрослым людям чистить зубы перед операцией.

      – Сглотнуть нечаянно пасту может каждый, Таша, и взрослый, и ребёнок. Таковы больничные правила.

      Мама спит, Жучок ждёт меня на тумбочке.

      – А чего ты не с Аней? – говорю я ему.

      – У неё свой Жучок. У каждого – свой.

      «И страх тоже», – решаю я и глажу мамино плечо под жёстким серым одеялом.

      Толик

      Сына священника зовут Толик. Про него анестезиолог Виктор сказал:

      – Не знаю я, как там делать. Там рана на полголовы, и из неё мозги вытекают.

      Он снял маску, шапочку, вытер лоб салфеткой, нацепил всё обратно и пошёл в операционную.

      – Хоть поешьте, Виктор Евгеньевич, – просит сестра Тося, – вам перерыв зачем дали?

      Тося маленькая, сгорбленная, рыженькая и старенькая. Она всегда делает вид, что припоминает пациентов, которые поступают вновь и вновь. «А, проходите, проходите, лапоньки, доктор заждался». Хотя, может, и правда помнит: Аня вон каждые четыре недели сюда приезжает.

      Аня сейчас на операции. Первая операционная – в «кишке», то есть в маленьком ответвлении коридора. Если в коридоре встать на банкетку и прислонить лоб к стеклу, то через окно становятся видны окна операционной. Там светло так, что слепнешь.

      – Поешьте, – повторяет Тося, – ваша жена супчик передала в банке, погреть?

      Он молча машет рукой и возвращается во вторую операционную. Он дежурит там с Толиком в ожидании Игоря Марковича, который возится с Аней.

      Я слезаю с банкетки и начинаю слоняться по коридорам. Все в основном судачат о сыне священника.

      – С кадилом пришёл, говорят? Это вообще разрешают?

      – Кто знает, может, он со службы прямо прибежал.

      – Вообще-то восемь детей у него. Пять девочек и три мальчика. Четверо с дачи возвращались. Самый старший за рулём сидел.

      – Да нет, старший тоже на заднем сидел. Их занесло. Вчера подморозило, март всё-таки.

      – С дачи, ишь. Понастроили дач на наши пожертвования.

      – Зачем он ребёнку-то руль доверил?

      – Так я говорю, он самый старший. Ему двадцать пять. Было.

      – Было?

      – Да. Трое детей погибли.

      – Ох ты Господи.

      – Да. Толик только и выжил. Пока. Вон, слышала, что Виктор говорит?

      – А где родители-то его?

      – Знаешь где? Не поверишь – в церкви!

      – А что такого? У него же отец священник.

      – Ну конечно! У тебя три ребёнка насмерть разбилось, а ты – в церковь. Вместо того чтобы тут под дверью плакать. А