Перепросмотр. Александр Шмидт

он оставил этот мир. Умер так, как жил: тихо и не постыдно. Как могучее дерево, вдруг засохшее в четыре месяца. Его голубые глаза пред смертью стали синими, как высокое небо над его далекой казацкой станицей. За все это время сын ни разу не нашел времени посидеть у кровати больного отца.

      Много заводских рабочих пришло проводить его, и каждый почитал за честь подставить свое плечо к последнему пристанищу товарища…

      Человек, в силу обстоятельств, привыкший к медленному умиранию близкого от болезни и принявший неизбежность смерти, не столько печалится, сколько внутренне радуется окончанию его страданий и возможной перспективе «царства небесного». И если это не так, то это или ложь, или неспособность осознать и пережить момент безысходности. Так и у Александра, к его удивлению, в душе наступила тихая, светлая радость. Он вспомнил сверх меры напряженную трудовую жизнь отца и ощутил торжество освобождения его души.

      Страдания от проявлений собственного эгоизма и нелюбви придут к нему позднее, как болезненные воспоминания: там сказал, там не заметил, там нагрубил… И уже не обнять, не пожать, не попросить прощения, не обрадовать, не поделиться…

      Преподавателям, как и всем советским людям, власти выдавали земельные участки, которые, в зависимости от климата, использовались осчастливленным народом под картофель, бахчу, или что другое. Июньским утром, теплым и прозрачным, Мисюра с Александром, закинув на плечи мотыги, шли к месту сбора, для отъезда в поле. Впереди них, одетая в коротенькое желтое платьице, с авоськой, в которой болталась двухлитровая банка воды, шла Леночка. Вожделенно глядя на ее голые стройные ноги Мисюра вспомнил:

      – В деревне спрашиваю знакомого деда: «У тебя что, две жены?», а он говорит: «Сестер держу!»

      – К чему это ты? – не понял Клинцов.

      – Да так, вспомнилось. Слушай, а можно мы с Тамарой после картошки к вам на помывку заглянем? У вас же у одних на всей улице горячая вода. Электробойлер. Это наши власти ублажали австрийцев, которые до тебя жили в этой квартире. Ну, а чтоб у австрияков не возникало дурацких вопросов о несчастном народе, поставили бойлеры у всех жильцов. Не знал, что ли? Я у них переводчиком работал. Прекрасное было времечко!

      – Ну, конечно, приходите. К какому времени ждать? К пяти – устроит?

      – Вполне.

      Поле, на котором предстояло работать, широко раскинулось вдоль обмелевшего ручья. Когда-то здесь ютилась деревенька, и ее развалины еще не заросли окончательно чертополохом и крапивой. Зато земля, годами старательно ухоженная крестьянами, была щедра и обильна. Всходов картофеля не было видно, они сплошь заросли плотным ровным ковром лебеды. Высоко в ясном голубом небе заливался жаворонок, а от земли тянулись прозрачные мощные потоки. Был ли это воздух или эманации всего живого? «Птички Богу славу поют», – вспомнилось Александру. Он растворялся в родной природе, наполнялся ее силой и красотой. Упав в высокую траву и разметав руки, он слился с этой песней жаворонка, с его крохотным трепещущим тельцем, наполнился солнцем, звуками, запахами, теплом земли.

      И всюду звук, и всюду свет!

      И