Пушкин и императрица. Тайная любовь. Кира Викторова

утверждением первого, девственного чувства к «Деве» Царского Села: «Я твой по-прежнему… Тебя люблю я вновь. Как жертвенный огонь чиста моя любовь И нежность девственных мечтаний…» (то есть той элегии скорби, которую М. Волконская в письме к В. Вяземской нашла «французским мадригалом», «любовной болтовней»).

      Как известно, М. Волконская в своих воспоминаниях о совместном путешествии с Пушкиным по Кавказу отнесла строки «Тавриды» и финала I главы. «Онегина»: «Я помню море пред грозою. Как я завидовал волнам. Бегущим бурною чредою С любовью лечь к ее ногам», – к своей шалости 15-летней девочки, бегающей за волной по песку безоблачного Азовского побережья у Таганрога». Мемуаристку, не видевшую рукописей поэта, можно извинить. Но исследователей «Тавриды» не заинтересовал тот факт, что под стихами воспоминаний о «милом следе» Пушкин оставляет следующие даты: 1811 г. (то есть год открытия Лицея), 1812,1813,1815,1816 и т. д. до 1831 года, – года окончания «Онегина». Число «14 апреля» также не совпадает со временем совместного путешествия с семьей Раевских, так как Пушкин выехал в ссылку 9 мая 1820 г.

      В связи с датами «Тавриды» уместно будет вспомнить элегические следы «Милой» 1816 г. в Царском Селе:

      …к ручью пришел, мечтами привлеченный.

      Не трепетал в нем образ незабвенный

      Я не нашел оставленных следов…

      («Осеннее утро»)

      Эти же следы «милых ног» будут впоследствии перенесены Пушкиным в биографию Ленского:

      Он рано без нее скучал

      Бродя без Ольги, меж цветов

      Любил искать ее следов…

      И в биографические строки VIII гл. «Онегина»:

      В те дни… в те дни, когда впервые

      Заметил я черты живые

      Прелестной Девы и любовь

      Младую взволновала кровь,

      И я тоскуя безнадежно,

      Томясь обманом пылких снов,

      Везде искал ее следов,

      О ней задумывался нежно,

      Весь день минутной встречи ждал

      И счастье тайных мук узнал.

      Кстати, и в I главе. «Онегина» Пушкин явно вспоминает те же следы, оставленные и на «граните скал» (то есть не на песке нагой степи Азовского побережья), и на весенних лугах:

      Ах, ножки, ножки! Где вы ныне?

      Где мнете вешние цветы?…

      Обращает на себя внимание и явное предпочтение, которое поэт отдает «милым следам», очевидно, немолодой женщины – устам «младых Цирцей»:

      Нет, никогда средь бурных дней

      Кипящей младости моей

      Я не желал с таким волненьем

      Лобзать уста младых Цирцей

      И перси, полные томленьем,

      Как я желал сей милый след

      Коснуться жаркими устами…

      Перед нами то же отрицание «младых Цирцей», что и во II главе. «Евгения Онегина», где расположены профили сестер Раевских.

      В элегии 1820 г. «Погасло дневное светило», вспоминая «юных лет безумную любовь», Пушкин открыто признается: «Но прежних сердца ран (другой вариант «но тайных сердца ран»), глубоких ран любви, ничто, ничто не излечило». То есть