Хромосома Христа. Владимир Колотенко

Свет пока не нужен, фары можно не включать. А что сзади? Пустота. Еще два-три поворота, две-три арки и, сквозь густой кустарник, – в чащобу сквера. Теперь – только «стоп!»… И снова боль в голени дает о себе знать. Зато как тихо! Тихо так, что слышно, как сочится из раны кровь.

      Бубенчики. Я готов был поклясться, что услышал звон тинкиных бубенчиков. Её привычка носить бубенцы на щиколотках…

      Пальцами правой руки я зачем-то дотягиваюсь до пулевых пробоин на ветровом стекле с причудливым ореолом радиальных трещинок, затем откидываю спинку сидения и несколько секунд лежу без движения, с закрытыми глазами, в полной уверенности, что ушел от погони. Потом тянусь рукой за аптечкой, чтобы перебинтовать ногу. Врач, я за медицинской помощью не обращаюсь, самостоятельно обрабатываю рану, бинтую ногу, не снимая брюк, не обращая внимания на часы, которые показывают уже 23:32. Это значит, что и сегодня на последний паром я опоздал. Только одному Богу известно, что будет завтра…

      Слава Богу, что жив сегодня, думаю я и снова ору:

      – Аааааааа… Калакольчики вы мои бубеннн-чики-чики-и-и-и!.. Иииххх…

      Затем дотягиваюсь рукой до бутылки «Nexus», медленно откупориваю ее и, приложившись к горлышку, пью, не отрываясь, пока она не пустеет наполовину. Теперь финики…

      И еще два-три глотка из бутылки…

      Ти, спасибо тебе, славная моя! Одна мысль о тебе помогла мне избежать, я уверен, неминуемой смерти. В чем же все-таки твоя сила? Сколько лет я пытаюсь разгадать тебя… Сим-сим… Ну, да ладно…Успеется…

      А теперь можно и поспать… Полчаса, не больше. Чтобы прийти в себя.

      Потом я никому об этой истории не рассказываю, лишь иногда, отвечая на вопросы о шраме на левой голени, говорю:

      – А, так… ерунда… Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

      Лене же решаюсь рассказать. Почему только ей, Лене? Так бывает: глянешь в глаза и знаешь – это она, ей можно.

      И это не объясняется – это Она!

      Здесь, в Турее, в двух часах езды от Питера, среди корабельных сосен и с аистами за окном на цветочной поляне, особенно хочется рассказывать ей, как я жил все эти трудные годы. Вспоминаются такие подробности, от которых мороз по коже… От смерти уйти нетрудно…

      Я тогда едва не погиб.

      На щиколотках или на лодыжках? А, не все ли равно!

      – Это было на Мальте, – говорю я, – была ранняя осень, жара стояла адская, как обычно, я уже выехал из предместья Валетты… Горнакова, ты слушаешь меня?

      – Да-да, говори, говори, – говорит Лена, – я слушаю… Думаешь, Тина услышала тебя?

      – Уверен!..

      А сам думаю: в чем уверен?

      Вдруг ни с того ни с сего цитирую:

      Вот и кончилось детство как перила у лестницы – вдруг.

      Домотканая радуга на сатиновом небе приколота.

      Обещаю остаться с тобою, мой ласковый друг,

      И в тебя проникаю лучом, полным солнца и золота.

      Проникай же, проникай своим колючим лучиком, полным солнца и золота, думаю я, освещай, наполняй, натаптывай меня своим золотом-золотом,