Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

Положила в рот палец, из всей мочи закусила…

      Андрей Иваныч молчал.

      «Каторга» – медленно постигала Маруся чуждое, закованное, громыхающее слово… медленно…

      Отвернулась. Какие-то странные обрывки не то смеха, не то предсмертной икоты.

      – …На минутку… в зал… ради Бога… выйдите, мне одной бы…

      Одна. Встала, подошла к стене, прислонилась лицом, чтобы никто не видел… Сдвинулось в голове все, понеслось под гору без удержу. Привиделось – и откуда? – лампада под праздник, мать перед иконой ничком, такая чудная, сложенная пополам, а кто-то из них, из детей больной лежит.

      «Ну, а если не пойти? Но ведь Шмита не пожалеет он, никогда. Каторга…»

      «…Богородица, милая, ты ведь всегда меня любила, всегда… Не отступись, родная, никого у меня нету – никого, никого!»

      Когда Андрей Иваныч снова вошел в веселую бревенчатую столовую, Маруси не было. Умерла Маруся – веселая девочка на качелях. Увидел Андрей Иваныч строгую, скорбную женщину, рожавшую и хоронившую: вот эти, вот, глубокие морщины по углам губ – разве не следы они похорон? И пусть запашет жизнь еще глубже борозды – все стерпит, все поднимет русская женщина.

      Сказала Маруся спокойно, только уж очень тихо:

      – Андрей Иваныч, пожалуйста… Пойдите и скажите денщику, что хорошо, что я…

      – Вы? Вы пойдете?

      – Да нужно, ведь иначе…

      Все в Андрее Иваныче задрожало, помутилось. Он стал на колени, губы тряслись, искал слов…

      – Вы… вы… вы великая… Как я любил вас…

      «Люблю» – не посмел сказать. Маруся спокойно смотрела сверху. Только руки, пальцы заплетены очень туго.

      – Мне лучше одной. Вы только послезавтра придите, когда Шмит приедет. Я не могу одна его встретить…

      Ни месяца, ни звезд, небо тяжелое. Посередь улицы, спотыкаясь о замерзшую колочь, бежал Андрей Иваныч.

      «Нет, нельзя допустить… Немыслимо, возмутительно. Что-нибудь надо, что-нибудь надо… У попа была собака… О Господи, да при чем это?»

      Как в бреду, добежал до генеральского дома: слепые, темные окна; все спят.

      «Звонить? Все раздеты. Ведь уж первый час. Немыслимо, смешно…»

      Обежал еще раз кругом: нет ни единого огонька. Если б хоть один, хоть один, – тогда бы…

      …До завтра?

      Андрей Иваныч пощупал задний карман: «И револьвера нет, что ж я руками-то? Смешно, только выйдет смешно… Э-э…»

      Так же без памяти, сломя голову, добежал до дома. Позвонил, ждал. И тут вдруг ясно представил: Маруся – и генеральское пузо, может, даже белое, с зелеными пятнами, как у лягвы. Скрипнул зубами:

      – Ах я проклятый!

      Но денщик Гусляйкин, ухмыляясь любезно, закрывал уже дверь на ключ.

      12. Милостивец

      Нынче генерал раным-рано поднялся: к девяти часам взбодрился уж, кофею налакался и в кабинете сидел. Чинил генерал по пятницам суд и расправу.

      – Ну, Ларька, кто там? Да живей поворачивайся, волчком, чтоб у меня вертелся – ну?

      Генерал бухнулся