Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

стал дыханием согревать стекло, чтобы увидеть, – Господи, если б хоть немного, хоть немного…

      Теперь было видно: они в своей столовой. Дверь оттуда прикрыта неплотно, и в гостиной синий полусвет, смутно-острые тени от пальмы – за тем самым диваном.

      Дрожал, глядел Андрей Иваныч в протаянный круг. Мерзли руки и ноги. Нескоро, может, через полчаса, может, через час, пришла мысль:

      – Стоять и подглядывать, и подглядывать, как Агния какая-нибудь! До чего ж, значит, я… Надо уйти…

      Отошел на шаг – и стал: уйти дальше не было сил. Вдруг видел: на снежном экране окна две тени заколыхались – большая и поменьше. Все забыл, кинулся к окну, затрясся, как в лихорадке.

      Проталины в окне затянулись уж снежной дымкой, ничего не понять… «Господи, что они там делают, что они делают?»

      Маленькая тень поменьшела, стала на колени, а может упала, а может… К ней нагнулась большая тень…

      Впился, всем своим существом ушел Андрей Иваныч в проклятую темную завесу, силится ее разорвать…

      – Тр-рах! – стекло треснуло, на лбу ожог боли, мокрое. Кровь… Отскочил Андрей Иваныч, ошалело глядел на осколки у ног, стоял и глядел, как вкопанный, – бежать и не подумал.

      Очнулся, – возле него был уж Шмит.

      – А-а, так это вы, муз-з-зы-кант? Подсматривали-с?

      Совсем близко от себя увидел Андрей Иваныч острые, бешеные Шмитовы глаза.

      – Недурно! Вы здесь быстро ак-климатизировались.

      «Поднять руку? Ударить? Но ведь правда же, но ведь правда…» – застонал Андрей Иваныч. И стоял. И молчал.

      – На этот раз… Пош-шли вон!

      Шмит захлопнул за собою калитку.

      «…Сейчас же, – сейчас! Притти – и пулю в лоб… Сейчас же!» – побежал Андрей Иваныч домой. Лицо горело, как от пощечин.

      Не мог теперь сказать: отпирал Гусляйкин или нет. Как будто нет, и все-таки уже сидел Андрей Иваныч за столом и глядел на револьвер, под лампой – такой противно-блестящий.

      «Но ведь никто же абсолютно не видел. Но и не в этом даже дело. Главное, что ведь Маруся же одна останется – одна, с ним, ведь он, может, ее бьет, и если меня не будет…»

      Он спрятал револьвер, запер торопливо на ключ. Дунул на лампу, так в сапогах прямо и бухнулся на постель.

      – О, проклятый – о, проклятый трус!

      …Склизкое, туманное-серое утро. Гусляйкин нещадно расталкивал Андрея Иваныча:

      – Ваш-бродие, покупочки из города привезли.

      – Что, что такое?.. Какие покупочки?

      – Да ведь вы, ваш-бродь, сами о прошлой неделе заказывали. Ведь завтра-то, чать, Рожество Христово.

      Залеченные сном мысли проснулись, заныли.

      Рождество… Самый любимый праздник. Яркие огни, бал, чей-то милый надушеный платочек, украденный и хранившийся под подушкой… Все было, все кончилось, а теперь…

      Было так: он канул на дно, на дне сидел, а над головой ходило мутное, тяжелое озеро. И оттуда, сверху, доходило все глухо, смутно, туманно.

      Очень странно было Андрею Иванычу надеть на первый день мундир и идти с визитами. Но, заведенный каким-то заводом, пошел. Поздравлял, целовал руки, даже смеялся. Но сам слышал свой