Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам. Эдуард Филатьев

славил на протяжении целого десятилетия, совершенно непонятно.

      Далее вновь следуют воспоминания о годах прошедших. «Нам», – говорит Маяковский, – велели идти «под красный флаг». Но кто они – эти «повелевшие»? Большевики и их вожди? Нет! «Годы труда и дни недоеданий».

      Но тома Маркса рабочие (и Маяковский) «открывали» постоянно. Однако, как утверждает поэт, они и без этой литературы прекрасно «разбирались в том, с кем идти, в каком сражаться стане».

      После подобного заявления (весьма неожиданного для обстановки тех лет и поэтому совсем уж непонятного) звучит призыв Маяковского к своему стиху, чтобы он умер. Умер, «как рядовой, как безымянные на штурмах мёрли наши».

      Почему стиху, прорвавшему «трудом / громаду лет», необходимо умирать?

      Потому, заявляет поэт, что ему наплевать на монументы, которые потомки захотят поставить ему (бронзовые или мраморные). Он предлагает считать «общим памятником» (ему и его современникам) «построенный в боях социализм».

      Казалось бы, всё. Вступление закончено.

      Но нет, Маяковский вновь начинает вспоминать. И заводит разговор о РОСТА, где он рисовал плакаты:

      «…вылизывал / чахоткины плевки

      шершавым языком плаката».

      Заверяя при этом, что занятие поэтическим творчеством не сделало его богатым:

      «Мне / и рубля / не накопили строчки,

      краснодаревщики / не слали мебель на дом».

      Но ведь это же совершенно не соответствовало действительности! В то время, когда чуть ли не все москвичи жили в коммуналках, Маяковский оказался владельцем не только четырёхкомнатной квартиры, но и комнаты-кабинета в центре столицы. Имел собственный автомобиль, купленный в Париже. Его обслуживали домработница и личный шофёр. Советские люди таких «небогатых» сограждан называли в ту пору буржуями. Но Маяковский, именуя себя пролетарием, заявлял, что «кроме свежевымытой сорочки» ему «ничего не надо».

      И, наконец, совсем уж неожиданным предстаёт финал вступления. В нём грядущее называется «светлым», а читатели и слушатели отсылаются к начальным строчкам, где современность именуется «потёмками», в которых орудует некая «банда» (состоящая, надо полагать, из всё тех же конструктивистов).

      И вновь вспоминается стихотворение «Смерть поэта», которое, как известно, завершается так:

      «Но есть и божий суд, наперсники разврата,

      Есть грозный суд: он ждёт;

      Он недоступен звону злата,

      И мысли и дела он знает наперёд.

      Тогда напрасно вы прибегните к злословью:

      Оно вам не поможет вновь…»

      Лермонтовские «наперсники разврата» во вступлении в поэму Маяковского названы «бандой поэтических рвачей и выжиг», а в роли «божьего суда» выступает не менее грозное ведомство, которое в ту пору вершило суд над проштрафившимися партийцами – Центральная Контрольная Комиссия (ЦКК):

      «Явившись / в Це Ка Ка / идущих / светлых лет,

      над бандой / поэтических /рвачей и выжиг

      я