.

удар. <…> Но почему тогда стыдно должно было быть Маяковскому? За что? Перед кем?

      Любое новое слово в этой горькой истории ничего, как видим, не проясняет, а лишь увеличивает число загадок. Как всё упростилось бы, если на месте двусмысленностей, купюр и умолчаний мы имели бы всю – не подчищенную, не подкрашенную, не опущенную – правду, и только правду. Во всей её полноте…»

      Иными словами, у маяковсковедов нет однозначного ответа на вопрос, на самом ли деле Лили Брик получила от Эльзы это письмо, или оно было ею придумано и специально «разыграно», чтобы побольнее уколоть Маяковского.

      Но существует свидетельство, на которое маяковсковеды почему-то внимания не обратили – воспоминания Натальи Брюханенко. В них описывается инцидент произошедший (как казалось ей самой) в январе 1930 года. Однако судя по целому ряду «штрихов» становится ясно, что всё происходило в октябре 1929 года:

      «Январь. Я у Маяковского на Лубянском проезде. Вечер. Он что-то пишет за столом, я нахожусь в комнате как бы сама по себе. В это время ему приносят письмо. Он набрасывается, читает его. А потом… С большим дружеским доверием рассказывает мне о том, что он влюблён, и что он застрелится, если не сможет вскоре увидеть эту женщину.

      Ужасная тревога охватила меня.

      Оправдала ли я его доверие? Я думаю об этом много лет.

      Выйдя от него, я тут же из автомата позвонила Лиле Юрьевне и рассказала ей всё.

      Да, его дружеское доверие я оправдала поступком в его защиту. Я обратилась по верному адресу.

      Несмотря на то, что Маяковский так и не увидел больше эту женщину, – увидеть её было очень трудно, – в этот раз Лиля успела спасти его».

      Ой, ли! Этот эпизод из воспоминаний Натальи Брюханенко свидетельствует о том, что Лили Юрьевна, услышав слова «он застрелится, если…», быстренько сочинила письмо, якобы написанное Эльзой, и (наверняка посоветовавшись с Аграновым) прочла его уезжавшему Маяковскому.

      Почему-то никто из биографов поэта не заметил (или заметил, но не придал этому значения), как зловеще звучат слова Лили Брик, произнесённые ею в телефонном разговоре с поэтом:

      «…не пустит ли он себе пулю в лоб».

      Ведь в этих словах слышится не столько нетерпеливое желание поскорее узнать о том, как подействовали на «Волосика» колючие подробности письма Эльзы Триоле, в них звучит явная подсказка, как следует поступить в этом случае поэту.

      Впоследствии (на протяжении почти целого полувека) Лили Юрьевна будет утверждать, что у Маяковского была чуть ли не болезненная тяга поставить «точку пули в конце». И при этом она без устали повторяла, как он беззаветно любил её и как беспрекословно следовал всем её советам.

      Но если так, значит, Лили Брик прекрасно понимала, чем может всё обернуться, если её «Счен» последует данному ему телефонному совету?

      Лили Юрьевна уничтожила множество написанных ею страниц, в которых содержалась компрометирующая её информация. Но, к счастью, кое-какие следы всё же сохранились. И они беспристрастно свидетельствуют о том,