Первая любовь. Юрий Теплов

через много лет я понял, что все не так просто, что каждый факт – составная часть явления, а явление – производное общественного мышления. Чтобы его повернуть, нужна глобальная психологическая перестройка. Мысли вслух – это сродни геройству. Во всяком случае, они требуют мужества, которое приходит, когда человек поставит самого себя на самое последнее место, а на первое выдвинет, дело.

      Я вышел из штаба, удовлетворенный тем, что все позади. Свернул за угол и сразу же увидел невдалеке Гапоненко. Значит, не показалось – он и впрямь мелькнул в окошке.

      – Ты что тут делаешь? – спросил я.

      – Ничего. Вас жду.

      – Зачем?

      – Узнать, как у вас.

      – Нормально. Обошлось легче, чем думал…

      Я – «Гроб»

      Снег похудел и повлажнел. По утрам он покрывался хрумкой коркой. Под ногами она трещала, будто рвалась на куски обветшавшая белая простыня.

      Предстоящая проверка значилась в бумагах, как внезапная. Хотя о приезде комиссии мы узнали, чуть ли не за неделю. И завертелось. Дорожки – песочком! («Где его, к лешему, взять в эту пору?» – «Достать!»). Полы – мастикой! Прически – два сантиметра и не больше! Офицеры с тревожными чемоданами – на казарменное положение, чтобы по сигналу – как штыки!..

      Наш взвод кинули на побелку тополей. Но не успели мы развести известку, как поступила команда «Отставить!», и нас перебросили на забор. Незаменимый комсомолец Пакуса-Цицерон сумел уболтать шефов и привез от них целую машину досок. Едва мы их разгрузили, Цицерон объявил, что ему дохнуть некогда, и умотал поднимать боевой дух зенитчиков. А мы вооружились пилой и молотками.

      Забор видно был одним из самых важных участков боеготовности. И в первый, и во второй день к нам наведывался сам Хач. Насуплено глядел на нашу плотницкую команду. Снимал и надевал фуражку – не понять было, доволен или нет нашим суетливым усердием. Потом вдруг сдвинул фуражку на затылок и вымолвил:

      – Дегтярев!

      У меня екнуло сердце, но я напустил на себя лихость, вприпрыжку подскочил к нему и отдал честь.

      – Мчитесь на склад, Дегтярев. Скажите, чтобы приготовили цементную краску.

      Я вспомнил: «Смысл красоты – в единообразии». Наши казармы были серого цвета, значит, и забор должен быть серым.

      – Сосновый дух загубили, – пробурчал Гапоненко, когда мы привели нашу стройку к единому мрачному стандарту.

      – Загубили, – согласился я, но особо из-за того не расстроился.

      Меня больше обеспокоило то, что теперь напрямую в поселок ход закрыт. А через КПП – минут на пятнадцать дольше. Впрочем, заборов без дыр не бывает…

      К приезду комиссии наш городок был прилизанным, серым и чутко настороженным.

      Сирена рванула во второй половине ночи. Проверяющих не обманули наши ночевки в казарме. На огневые позиции они отправили расчеты без офицеров, а нас задержали на полчаса для инспекторского опроса: стучите, мол, на свое начальство – раз в году дозволяется. Стучать,