Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2. Александр Солженицын

вот – какими? Я думал. Думал. Отдельных здоровых частей – кавалерийских ещё можно набрать. И казачьих. А пехоту – надо отделять здоровую часть от больной. Надо найти форму перестроя, извлекать сохранившихся воинов из нынешних частей. Как вот сейчас – национальные части отделяются – стянуть и нам здоровое, боевое в отдельные кулаки. Каждый такой один батальон будет стоить сегодняшней расхлябанной дивизии. Они – и удержат узловые места фронта, если надо.

      Марков щурился:

      – На ходу войны – и строить другую армию?

      – Да Гурко же вот отстроил за зиму сорок новых дивизий. Да он и сейчас взялся бы, я уверен. У него эти мысли, может, уже и есть.

      Марков – захватывался. Но, сплетя пальцы на колене, сдерживал себя:

      – А советы депутатов? Сразу пронюхают. И не допустят!

      – Но у нас и выбора нет. И сроков нет, – отсекал Воротынцев.

      Марков встречно остро смотрел:

      – Ну что ж, давайте – вдвоём поговорим с Деникиным. А если его убедим, то будем проситься на доклад к Алексееву.

      – Не-ет, – выдохнул Воротынцев. – Алексеев – не тот человек. Он – никогда не решится поперёк правительства. А лучше… Лучше вы добудьте у Деникина мне командировку к Гучкову! Я – стрелой к нему слетаю. И если – может быть – да проснётся прежний Гучков!? – так он и поймёт, и примет. Он – способен принять! Он – умеет резко поворачивать! А там – убедит он правительство или разгонит – ему и карты в руки.

* * *

      А дома – нет, так и не стало покоя. Что-нибудь непременно случится каждый раз.

      Не помогло его решение. Не помогли уверения.

      То опять начнёт вычитывать его старые письма к ней, да не с листиков, а прямо наизусть.

      Ну разве помнишь свои письма прежних лет? Узнаёшь: а, да, это могло быть, как будто моё. А как будто и не моё. Такие шёлковые ласковости – неужели это я мог писать?

      Никак бы теперь не повторил. Никак.

      А читалось всё это – в укор: как тогда было хорошо – и как теперь плохо. И как она теперь безвыходно несчастна.

      – Линочка, ну что за странное у тебя наслаждение: всё время быть недовольной и жаловаться? Всё время я сдавлен, как бы только перед тобой не провиниться.

      – А ты – не провинивайся! – придвигалась и вглядывалась пытливо, глаза в глаза, с пламенем неизрасходованным. – А ты не провинивайся! С чего всё началось?

      Началось, началось, но право же – кончили, всё.

      – Пойми, я не могу каждый день входить в дом, ожидая навала мрака.

      – А ты не подумал, как же могу я в этот мрак не входить, а жить в нём двадцать четыре часа? И должна встречать тебя жизнерадостной улыбкой?

      – Но мы же с тобой условились, поняли: всё – миновало. Голова без того напряжена, кругом беда. Нельзя же так друг друга подбивать.

      А её подхватывало, как осенний листок над костром, кружило, несло, подпаляло ещё:

      – Вот именно, не подбивать друг друга! А зачем же ты меня подбил??

      ДОКУМЕНТЫ – 19

      26 апреля

      ИЗ ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ – В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

      Генерал Людендорф протелеграфировал