Гулящие люди. Алексей Чапыгин

же привел меня? Испугать?

      – Нет! Здесь есть патриарший покой, где он живет, чтоб чуять сказку у пытки… седни палачи ушли, им нет работы, а твой боярин ходит как дома по всей храмине, едино лишь тут не бывал.

      – Мой боярин в отъезде – к патриарху не вернет…

      – Время опричное ныне, боярыня Малка! В сие время, может статься, и отсутствующий оборотит. Глухой станет чуять и слепой попытает узреть.

      Иван привел боярыню в келью, увешанную коврами, в углу образ, свечи и лампады. Дьякон из ящика у иконостаса вытащил толстую свечу, воткнув перед образом Спаса в подсвечник, зажег. Покрестился, сказал, указывая на софу, обитую фиолетовым атласом:

      – Жди Семена тут и за огнем гляди пожога для!

      – Он придет?

      – Должен быть…

      Иван ушел.

      Боярыня, ложась на софу, подумала: «Недаром любит его патриарх… мудрый этот дьякон!»

      Сеньке приснилось, что стоит под колоколом, бьет в набат, и слышит Сенька: много людей говорят и шаги многие слышит, а спина ноет, будто на спине лежит пласт льда. Он потянулся, голова скользнула на порог часовни, Сенька, ударившись затылком, проснулся, панцирь холодил спину. Проснувшись, услыхал в самом деле набат, а когда вышел из-под навеса часовни, то увидал, что в Кремле горит и мимо часовни идет толпа людей, спешит в Кремль. Он тоже заспешил туда же. Добравшись до Боровицких ворот, нашел их выломанными, вспомнил, как пьяные лихие у часовни говорили о Тимошке. Не разглядывая пожара, спешно пошел к патриаршей палате. В рыжем сумраке увидал приставленные к окнам две лестницы, а на них по два человека, лихие вырубали ставни у окон. Двое их помощников держали лестницы. Вывернув шестопер, он подобрался к одному, ударил. Ему в лицо брызнуло густым, горячим. Другой с криком: «Зри, браты! пасись!» – убежал во тьму. Сенька опрокинул лестницы, трое сломали ноги, а четвертый тоже убежал во тьму, рыжеющую от пожара все больше и больше. Упавших и не могущих уйти грабителей добил тем же своим оружием. Отперев ключом, найденным не сразу в кармане кафтана, прошел в коридор, где, к стене прислонясь, закрыв руками лицо, взывал дьякон Иван:

      – Чур меня, чур! Спаси, Богородице, спаси!

      Толстая свеча, брошенная им, пылала на полу, от нее тлел цветной половик.

      – Отче, это я, Семен!

      – Ой, сыне! Ой, спаси Бог! А мыслил я – идут убить разбойники.

      Сенька поднял свечу, затоптал половик.

      – С грабителями кончено. Позрю пойду, нет ли иных?

      – Поди, сыне! Ой, Бог тебя навел вовремя.

      Сенька вышел, поглядел вдаль, у кремлевских стен и башен и церквей мелькали стрельцы с факелами, они тушили пожар Фроловой башни, иные тащили воду к церквам, но церкви не горели. Сенька ушел к себе, заперев дверь ключом. Иван-дьякон, приоткрыв из хлебенной кельи подрубленный ставень, глядел в темноту, пеструю от пожара.

      – Спас Бог! Еще пождем… а потом тебе радоваться.

      Сенька Ивана не слушал, он ждал шагов к дому и, наконец, сказал:

      – Можно, отче Иван, опочивать мирно, – грабители скончались, смена караула стрелецкого пришла!

      – Грабители,