Здесь и сейчас. Гийом Мюссо

можешь отказаться. Даю пять минут на размышление. Захочешь, поставишь свою подпись.

      Отец откупорил еще одну бутылку пива и, похоже, почувствовал себя куда бодрее.

      Я не сводил с него глаз. Мне никогда не удавалось обмануть его, понять и узнать, что он на самом деле обо мне думает. И все же я всегда старался любить его. Вопреки всему. И не только.

      Фрэнк Костелло не был моим биологическим отцом. Мы с ним никогда на этот счет и словом не обмолвились, но оба про это знали. Он, уж точно, еще до моего рождения. А я – когда стал подростком.

      Накануне моего четырнадцатилетия мама призналась мне, что зимой 1965 года у нее было долгий роман с нашим семейным доктором. Звали его Адриен Ланглуа, и он уехал в Квебек незадолго до моего рождения. Удар я вынес стоически. Как большинство семейных тайн, эта всегда подспудно отравляла атмосферу. Теперь мне даже стало легче. Непонятное отношение ко мне отца теперь получило объяснение.

      Это может показаться странным, но я никогда не искал встречи со своим настоящим отцом. Я отправил полученную информацию в самый дальний угол сознания и, можно сказать, почти что забыл о ней. Семья – это вовсе не кровные узы. В душе я всегда чувствовал себя Костелло, а не каким-то неведомым Ланглуа.

      – Ну? Что ты решил, Артур? – повысил голос отец. – Ты хочешь получить эту халупу?

      Я кивнул. Кивнул, потому что мне хотелось совсем другого. Хотелось как можно скорее покончить с этой дурной комедией и вернуться в Бостон. Я снял колпачок с ручки, но, прежде чем поставить в конце страницы подпись, еще раз попытался разговорить отца:

      – Хорошо бы тебе рассказать мне об этом маяке побольше, папа.

      – Я сказал все, что тебе нужно знать, – сердито заявил он.

      Но я не сдался:

      – Ничего подобного. Ты же не сумасшедший и прекрасно понимаешь, как странно все это выглядит.

      – Я хочу защитить тебя!

      Неожиданное признание. Интригующее из-за того, что говорил он искренне.

      Я удивился, посмотрел на него и заметил, что у отца дрожат руки.

      – Защитить от чего?

      Он снова закурил, чтобы успокоиться, и его правда отпустило.

      – Ладно, ты прав. Тебе надо кое-что знать, – начал он доверительным тоном. – Я скажу тебе то, чего никому еще не говорил.

      И снова замолчал. Молчал с минуту, не меньше. Я тоже вытянул из пачки сигарету, не хотел ему мешать собираться с мыслями.

      – В декабре тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, после четырех с половиной лет отсутствия, мне позвонил отец.

      – Ты шутишь?

      Он в последний раз судорожно затянулся и бросил окурок на дорожку себе под ноги.

      – Сказал, что он в Нью-Йорке и хотел бы повидать меня как можно скорее. Попросил никому не говорить о звонке и назначил встречу в баре терминала в аэропорту Кеннеди.

      Я видел, что отец очень нервничает. Чтобы пальцы не дрожали, он сжал их в кулак, и, пока говорил, его ногти врезались в кожу ладоней.

      – Я сел на поезд, приехал в аэропорт. Умирать буду, не забуду нашу встречу. Была суббота за неделю до Рождества. Снег валил вовсю. Рейсы то совсем отменяли, то откладывали. Салливан