живописных гористых возвышенностей и зелени. И гоплиты, конечно, куда ж без них. Мужики. Крепкопахнущие узкозадые самцы. Унылое противостояние процветающей контрабанде «цветов» и наркоте. И бабки, конечно. Сонмы бабок в цветастых шалях и платках, видевших шорты только по телевизору. Все это было малоинтересным и не заслуживало внимания. Еще выше начинались труднопроходимые без специального снаряжения предгорья хребта, там же, рассказывали, некогда скрывалось скромное пристанище монаха-отшельника, не добитого в свое время даоса, не поделившего что-то разом с властями и скорой на руку братвой, куда Гонгора рвался поглядеть-поползать уже третий год. Монах, говорят, был мудр, умел наступать на мозоли, мог многому научить, окончательно слился с природой и успел, по мнению немногословных браконьеров, дальше других-прочих уйти по своей Лунной тропе к Истине. Никто никогда ее не видел, но все почему-то к ней рвутся – выкладывая из голов оппонентов межевые холмы и сдвигая континенты. Гонгора сложил листок. Таежные темные леса в среднем течении Огамы-Нильсаан и вплоть до не менее мрачных и холодных возвышенностей Лунного нагорья были мало приспособлены к пешим прогулкам, так что вероятность повстречать кого-то на этом отрезке сохранялась еще невысокой. Все перемещения здесь осуществлялись по преимуществу геликоптером спасателей либо моторной лодкой, либо, по необходимости, скажем, в целях вкусить приключений и ледяной водицы на белопенных бурливых порогах и попробовать не разбиться или чтобы, к примеру, тихо и достаточно быстро переправить поближе к метрополии контрабанду, – на плоту. Но случалось такое не часто, воды в этих предместьях были шумливы и быстры, имели дурную славу и решиться на ночь глядя пуститься в плаванье мог тут не каждый.
Гонгора посмотрел на Лиса. Ни в каких городах тот не нуждался. Он не плохо чувствовал себя безо всяких городов, если бы еще рацион подняли до приемлемого уровня, ни о чем лучшем с его конституцией и запросами нельзя было и помыслить. Сурки, к слову сказать, ему очень нравились, но они требовали неслыханной терпеливости и изворотливости. Дело с сурками продвигалось плохо. Улисс тоже отдыхал, загнанно дышал, рассевшись рядом, раскачивая влажным вогнутым кончиком языка, рассеянно бегая по сторонам темными бестыжими глазками и неопределенно улыбаясь, улавливая носом достигавшие его запахи и с удовольствием следя за удивительными метаморфозами вермишели и рыбок самых скромных размеров в жидковатой гречневой пурге, что вольно болталась в разношенных сводах черного от наслоений копоти котелка. Это была хорошая еда. Вот к этому он никак не мог привыкнуть. Гонгора отчетливо чувствовал исходившее от него глубокое удовлетворение относительно общего состояния дел на сегодня с небольшим налетом мягкого недоумения. Улисс не сразу оставил попытки убедить Гонгору, что тот занимается ерундой и систематически портит
