.

искусства в России, в частности, в Петербурге, я так объясняю, Катрин?

      – О да, Петербург, ленинградский период.

      Нет, не ради экзотики, не только ради экзотики, заманил ее сюда Дядя Тепа; предмет его хвастовства, его, его ж распирающей, гордости – несомненно, сама она, искусствоведка Катрин, посмотреть на которую он и свел старых товарищей. Что ли, смотрины?

      – Запад не знает ваших имен, это неправильно.

      – Здесь наши имена тоже не очень известны, – сказал Дядя Тепа.

      – Это неправильно, – повторила Катрин.

      Борис Петрович вопрошал взглядом Щукина: «Help?», и напрасно, – тот, ничему улыбаясь, отстраненно катал по столу катышек из газеты.

      Он умел ничему улыбаться. Но чему-либо удивляться навык терял.

      – Я читала книгу Стаса Савицкого, вы там даже не упомянуты.

      – Просто наши имена, – сказал Дядя Тепа, – еще не стали мифом.

      – О, да, да, – подхватила Катрин.

      – Чьи имена? – не выдержал Борис Петрович.

      – Его, твое и мое, – мрачно изрек Щукин. – Мы же художники, ты не знал?

      – Мы?

      – Актуальные художники, – без тени улыбки произнес Дядя Тепа. – Помнишь, Боря, двадцать лет назад… в день моего рождения… Дворцовый мост?.. – И предупреждая ответ Бориса Петровича, быстро обратился к искусствоведке. – Сейчас он скажет, что ничего не было. Было, было! – провозгласил Дядя Тепа.

      В мозгу зашевелилась догадка, Борис Петрович покраснел как рак.

      – Жалко, что нет фотографий, – сказала Катрин.

      – Но есть милицейский протокол, вернее, копия!

      – Да, да, это здорово!

      – И живые воспоминания участников события.

      – Это здорово! Чем больше, тем лучше. Ответьте на мой вопрос, Борис, почему вас тогда не арестовала милиция?

      – Как меня, – поспешил Дядя Тепа напомнить о себе и сам же ответил заносчиво: – Потому что они сделали ноги!

      – Неправда, – Щукин сказал, – нас тоже забрали, но отпустили, а тебя продержали до утра.

      Щукин взял хлеба горбушку и стал дорезать на искусствоведческом журнале.

      – Светка моя, – сказал Дядя Тепа, – копию протокола хранила, хотела меня шантажировать, угрожала дочке показать, какой я плохой, ну не дура ли?

      Катрин спросила Бориса Петровича: – А куда вы смотрели, Борис?

      – То есть когда? – пробормотал Борис Петрович.

      – Тогда. Во время вашей совместной акции.

      Вниз, на свинцовые воды Невы смотрел двадцатилетний Боря Чибирев, – не на Мраморный дворец, не на бастионы Петропавловской крепости – на струю, на три жизнерадостных бодрых струи, весело низвергавшихся гаснущими огоньками; это было за час до разведения моста; белая ночь; три дурака – на середине – плечом к плечу – хором… Борис Петрович помнил, он помнил лучше других, но сейчас он не был уверен, что это то самое – то же самое думает, о чем они говорят…

      Он понял, насколько он трезв.

      – Я директор школы, – сказал зачем-то.

      – Полистай, –