Поэты об интимном. Сборник статей. Юрий Лифшиц

спадали волос.

      В спальню входила такой, по преданию, Семирамида

      Или Лаида, любовь знавшая многих мужей…

      Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, —

      Скромница из-за нее все же боролась со мной.

      Только сражалась, как те, кто своей не желает победы,

      Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда.

      И показалась она перед взором моим обнаженной…

      Мне в безупречной красе тело явилось ее.

      Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!

      Как были груди полны – только б их страстно сжимать!

      Как был гладок живот под ее совершенною грудью!

      Стан так пышен и прям, юное крепко бедро!

      Стоит ли перечислять?.. Все было восторга достойно.

      Тело нагое ее я к своему прижимал…

      Прочее знает любой… Уснули усталые вместе…

      О, проходили бы так чаще полудни мои!

      Как видите, прошли тысячелетия, а в альковных отношениях между мужчинами и женщинами мало что изменилось. Точнее, не изменилось ничего. Правда, одно «но». Все эти древнеримские «Лесбии, Юлии, Цинтии, Ливии, Микелины» (в нашем случае – Коринна) были сплошь гетерами, жрицами любви, особами нетяжелого поведения, хотя и отличались от нынешних образованностью и кое-какими талантами, помимо чисто женского. Жена, супруга, хозяйка дома была всего-навсего старшей рабыней, главной наложницей, законной возможностью для мужа наплодить детей и тем самым продлить род. Ей из дому-то отлучаться особенно нельзя было, а уж образования и вовсе не полагалось. Мужчины вроде Овидия (и не вроде – тоже) охотно проводили время именно с Кориннами, поскольку с ними можно было поговорить не только о домашних делах. А уж в вышеназванном ремесле, в котором и сам Назон был специалистом, преуспели гораздо больше и чаще натуральных супруг.

      Впрочем, по вышеприведенной элегии видно, что поэту общаться со жрицами любви приходилось не особенно часто. Иначе бы данная встреча не врезалась в его память с такой достоверностью и художественной убедительностью. Стоит обратить внимание и на то, что Овидий, говоря обо всем сокровенном прямыми и точными словами, в самый последний момент останавливается, оставляя то, что «знает любой», за рамками текста и тем самым втаскивая это в самый текст. Прием, действующий безотказно, тем более что все, предстоящее этому, само по себе до предела насыщено изысканным эротизмом, не становящимся в силу своей изысканности менее воспламеняющим.

      Зато Шекспир, рассуждая об интимных делах, выражался более определенно, несмотря на присущий тем временам эвфуизм, а быть может, и благодаря этому. Конечно, мы имеем в виду третий сонет, где мужское достоинство и женское лоно сравниваются с плугом и невозделанной пашней соответственно. Но не только. Куда более открыто и определенно Шекспир говорит в сонете 151 (перевод наш):

      Любовь юна, а значит, неумна,

      Хоть ею ум рождён. Но, милый плут,

      Меня стыдить за грех ты не должна,

      Не то тебя же грешницей