Свои и чужие (сборник). Мария Метлицкая

громко сказала:

      – Я! – и сделала шаг вперед.

      Врачиха кивнула – ей-то вообще все равно, – и повела ее через аварийную лестницу, грязную и заплеванную, усеянную окурками, в какую-то комнату, где велела раздеваться и ждать, бросив ей на колени огромный вытертый серый больничный халат.

      Эмма разделась, села на табуретку и стала ждать. Ей было так холодно и так страшно, что захотелось сбежать. Она плакала, не вытирая слез, и они, сильные, мощные, как река, текли по ее шее, ключицам и маленькой груди – горячими густыми ручейками.

      Потом она вспоминала, что никогда больше так не ревела. Никогда! И ни при каких обстоятельствах.

      Скоро за ней пришла нянечка, сунула в руки серую с дырками пеленку и зло бросила:

      – Ступай за мной. – Но тут же вздохнула, словно пожалела девчонку, и добавила: – Горемыка!

      Они шли по пустому, холодному и гулкому коридору, и нянька все бормотала, что от мужиков одни беды, а она такая тощая да сопливая, и туда же! Под поезд! Прям чешется у вас там, у идиоток таких! Вот теперь и расхлебывай…

      Потом был кабинетик, маленький, с замазанным белой краской окном, и та врачиха в перчатках и в маске – Эмма ее не сразу узнала.

      Та вколола ей в вену укол, и последнее, что она слышала, было звяканье металлического инструмента и грубый окрик:

      – А ну, раздвигай! Умеешь, небось? Или забыла?

      Очнулась она от страшной боли внизу живота – болело так, что она громко, в голос застонала. Казалось, что там, внутри, кто-то продолжает кромсать ее железными ножницами – со злорадным упорством.

      Она открыла глаза и увидела, что она в палате, на узкой койке, а на соседней спит толстая женщина – спит крепко и громко храпит.

      Потом пришла врачиха, пощупала ей живот, положила на него пузырь со льдом, посмотрела на часы и сказала:

      – Лежишь еще час. Потом встаешь и уходишь. Тем же путем. Деньги сейчас. Поняла?

      Эмма вытащила из сумки двадцать пять рублей одной сиреневой бумажкой, сунула врачихе и, отвернувшись к стене, сказала:

      – Спасибо.

      – Рада была угодить, – усмехнулась та и ушла.

      Через час Эмма оделась и медленно пошла по пустынному коридору на улицу.

      Выйдя на задний двор, она увидела Эллу. Та сидела на перевернутом ящике и плакала. Увидев сестру, заревела сильней.

      А Эмма подошла к ней и спокойно сказала:

      – Дай закурить!

      Закурив, с усмешкой посмотрела на громко всхлипывающую сестру и спросила:

      – А ты чего ревешь, дурочка? Все уже позади. Поняла? Все уже хорошо!

      Но до «хорошо» было как до луны. Уже в такси Эмма «промокла» – лило из нее как из ведра.

      Элла испуганно умоляла вернуться в больницу. Эмма молчала и подкладывала под себя куртку.

      Из машины выскочили и быстро побежали в подъезд – не дай бог шофер увидит, «как мы все загадили».

      Отдышались только в квартире – родители, слава богу, были на даче: пятница, вечер.

      Эмма, постанывая, лежала в постели и покрикивала на испуганную сестру:

      – Ну, и чего ты психуешь? Подумаешь – кровь! Все-таки