Ярмарка. Елена Крюкова

что? – переспросила Мария.

      Хозяйка поморщилась.

      – Это как вы сами решите… как договоритесь, – поправилась она.

      Где-то далеко, в комнатах, весело взлаивал слюнявый бульдог Чарли.

6

      – Федя, Фединька!..

      – Что ты, что ты, Маруська моя… И кулаком стучала в открытую дверь…

      – Фединька, вот адрес, вот бумажка…

      – Да что ты, душа моя, как заполошная… Куда бежишь?.. И не пройдешь?..

      – Фединька, срочно по этому адресу иди, картину бери и иди…

      – Да какую картину, что ты, Машулька, спятила?.. ух, безумица моя…

      Целовались жадно, опять стоя, в темноте, опять как ночью на вокзале, будто на поезд опаздывая.

      И правда: время уходило, утекало, убегало, как поезд.

      – Неси «Песочные часы»… Там баба одна, ух какая богатая… Муженек у нее – вор в законе, что ли, такие апартаменты, в центре города, на Славянской… Прямо сейчас иди!.. Картину заворачивай в бумагу, в тряпку какую-нибудь – чтобы снегом не побило, не промокла – и иди… Ступай, говорят тебе!..

      Пили друг друга, как воду холодную, вкусную, в пустыне.

      Задыхались.

      – Сейчас, сейчас… Иду, иду…

      Федор, прежде чем войти в огромный, роскошный, богатый дом, выкурил перед подъездом две сигареты. Бросал окурки под ноги, в пухлый, нападавший за вечер снег, давил подошвой старого ботинка. Да-а, ботиночки… Да-а, художничек… Не светский лев, нет. А друзья твои – все светские львы, что ли? Да таких, как ты…

      Не додумал. Схватил золоченую ручку дверную, зло, с силой рванул на себя.

      Хозяйка обсмотрела его мгновенно, все сразу поняла – и то, как дрожащими руками разворачивал холст, согнувшись над ним, как над больным ребенком, выпрастывая из старой грязной тряпки; и то, какие башмаки тертые, худые; и то, что зубов во рту раз, два и обчелся, будто цынгой на севере болел; но когда он освободил полотно от тряпок, она не сдержалась, втянула воздух: «О-о!»

      Свет с холста ударил в них обоих, как если бы от входа в пещеру откатили камень, и солнце брызнуло в чахлую тьму.

      – Сколько вы за нее хотите?

      Хозяйка уже знала, что художник ответит.

      Федор переступил с ноги на ногу. Еще раз переступил.

      – Да, это… Сколько вы дадите…

      Хозяйка усмехнулась.

      – Хорошо. Подождите тут.

      Федор стоял в прихожей, вцепившись в подрамник. Хозяйка ушла. Он остался один и завертел головой, рассматривая фонтан, бассейн, живопись на стенах, роскошные, алмазно играющие люстры на потолке.

      – О-е-о-о-ой, – тихо бормотнул себе под нос, – ни хрена себе домулька…

      У него заломило скулы от чужой роскоши. От созерцания иной жизни, которой он не будет жить никогда.

      Захотелось скорее убежать отсюда. И больше никогда не приходить.

      Вошла хозяйка. Несла в пальцах конверт. Брезгливо, как дохлого паука.

      – Ваш гонорар, – сказала тягуче, в нос, манерно.

      Федор взял – и чуть было не поклонился.

      – Спасибо, – сказал. – Пусть моя работа тут…

      И