Пятое Евангелие. Йен Колдуэлл

ручку. Мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять. Ни на двери, ни на косяке повреждений не было!

      – Мне нужно сделать несколько фотографий, – сказал он. – Позвоню вам позже, надо будет кое-что обсудить.

      Петрос отказался оставаться в квартире с полицейским, поэтому час до встречи с дядей Лучо мы провели на улице. Держась хорошо знакомых дорожек, мы сходили в папские сады, к фонтанам, которые мы с Симоном с детства называли по-своему. Фонтан дохлой лягушки. Фонтан непонятно откуда взявшегося угря. Фонтан имени той ночи, когда Катерина Фиори перебрала и пошла танцевать. Наконец мы очутились на маленькой детской площадке рядом с ватиканским теннисным кортом, и там Петрос попросил дядю встать за качелями и раскачать их повыше. Взлетая ввысь, он крикнул:

      – Симон! Ты знаешь, почему листья меняют цвет? Это хлорофилл!

      В последнее время – его излюбленная тема.

      Симон вглядывался в даль. Когда он понял, что молчит в ответ на заданный ему вопрос, спросил:

      – Почему же не все деревья меняют цвет?

      Он никогда не был сильным студентом, но после четырех лет в колледже, и четырех лет в семинарии, и еще трех лет в академии он превратился в живую рекламу неизменной в нашей церкви одержимости учебой. Иоанн Павел имел докторскую степень по теологии и по философии. В Петросе мы так же поощряли стремление изучать все и вся.

      – Потому, что хлорофилл просто остается у них в листьях! – выкрикнул Петрос.

      Мы с Симоном переглянулись и решили, что это сойдет за правильный ответ.

      – А знаешь, о чем я сейчас читаю? – спросил Симон.

      – Про тигров? – выкрикнул Петрос.

      – Помнишь доктора Ногару?

      Я послал Симону наэлектризованный взгляд, но брат не обратил на меня внимания.

      – Он мне птичек кормить разрешал, – ответил Петрос.

      На едва заметное мгновение Симон улыбнулся.

      – Давным-давно неподалеку от города, где встретились я и доктор Ногара, жил святой по имени Симеон Столпник. Он сидел на вершине столба почти сорок лет, не спускаясь. Даже умер наверху.

      Показалось, что голос брата шел откуда-то издалека, словно его завораживала идея побега от мира – возможность уйти в затворничество внутри себя, будучи монахом, вместо того чтобы принять мир, будучи священником.

      – А как же он ходил писать? – тут же поинтересовался Петрос.

      Вечный, неизменный вопрос.

      Симон рассмеялся.

      – Петрос, – сказал я, стараясь напустить на себя серьезный вид, – не повтори этого в школе.

      Он качнулся еще выше, усмехаясь. Едва ли не самым большим удовольствием для него было развеселить дядю.

      Мало-помалу час пробежал. Никого из знакомых мы не встретили, новостей не услышали. Мы смотрели вниз с ватиканских стен и ясно понимали, что этим утром никто в Риме не обращает внимания на события нашей жизни.

      Когда мы уже подошли к ступеням у входа во дворец Лучо, позвонила сестра Хелена и сказала, что сегодня вечером с Петросом посидеть не сможет. И, чуть не плача, поспешила закончить разговор. Отключившись, я подумал, что она что-то недоговаривала. А может,