Юг там, где солнце. Виталий Каплан

послушников. Не идёт, понимаешь, к ним молодёжь. Монастырёк мелкий, бедный, чудесами не прославлен… До сих пор толком ремонта не сделать, тут ведь деньги нужны, и большие, а кто ж даст, мы – провинция… Студентов вот летом гоняют, а что с них толку? Туда не лопатой с ломом, там бульдозер нужен, опять же цемент, кирпич, да ещё прораба грамотного. А эти ребятишки и не умеют ни хрена, разве что водку жрать да по девкам. Тебя почему на ночлег-то никто не брал, – доверительно наклонился ко мне Никитич, – за студента приняли. А с ихним братом у наших-то мужиков разговор простой – дрыном да по кумполу. Так что тебе ещё повезло, можно сказать.

      Я не стал уточнять, кому действительно повезло – незачем выбиваться из легенды. Где уж бедному радиомонтажнику отмахаться от мужиков с дубьём? Лучше держать варежку закрытой. Тем более, сейчас – наговоришь чего по пьяни, потом расхлёбывай.

      – А монастырь, между прочим, старинный, – продолжал Никитич. – Эти-то, каменные стены, они позапрошлого века, а раньше тут деревянный скит был, говорят, первые отшельники сюда ещё до Вторжения пришли… Ну, говорят, конечно, всякое, не знаю… В прошлом году владыка Варсонофий приезжал, молебен в развалинах отслужил. Может, и выделят из Центра средства…

      – Дожидайся, – хмыкнул Сёма. – Ты, Фёдор, после второй бутылки что-то быстро глупеешь. Есть у тебя такая черта, уж не злись, я правду говорю. Ты вон талдычишь – средства выделят, а на кой хрен их выделять? Народу у нас в городишке кот наплакал, приход еле дышит, а тут ещё монастырь… Кто ходить будет? К нам же богомольцы со всех краёв не потянутся, рылом не вышли. Будь тут чудотворная икона, или мощи какие, тогда бы ещё… А так…

      – А что так? – тут же вскинулся Никитич. – У нас, может, не как в столицах, но и свои мученики были, и исповедники… Да хотя бы отца Петра вспомни.

      – Ну, это конечно, – неожиданно легко согласился Сёма. – Насчёт отца Петра спорить не буду. Только опять же – разговоры одни, доказательств нету.

      – А кто он, отец Пётр? – спросил я, сопротивляясь нахлынувшей тошноте. Кажется, голос мой звучал более-менее связно, хотя я чувствовал, – ещё немного и отброшу копыта.

      – Ну конечно, – покивал Никитич, – откуда вам в Столице про него слышать? А отец Пётр, это такой батюшка, знаешь… Такой батюшка… Он сам иеромонах, в храме нашем служил настоятелем. Ещё в начале того века, до красного переворота. Говорят, семья его от болезни какой-то вся вымерла, ну, он и принял после этого постриг. Служил, значит, в храме, и жил при нём же, в каморке. Дом для причта большой был, так ему квартира полагалась во весь первый этаж, как настоятелю, а он отказался. Мне, говорил, в каморке спокойнее. Народу к нему ходило… И из дальних деревень, и даже из Заозёрска ездили. И всех умел утешить, в беды вникал. Ну вот, а после переворота местный Совет храм закрыл, а потом и вовсе начали утварь грабить, так он, отец Пётр, на колокольню полез, набат стал бить, народу, говорят, к храму набежало… В общем, не дал растащить. Ну а на следующий день за ним солдаты. Бумажку зачитали, контрреволюция, одним словом, сопротивление народной