Гонконг. Николай Павлович Задорнов

продолжал в мрачном согласии, как бы матовыми или бархатными голосами, истосковавшимися по пению.

      В Сибирь-каторгу пойдешь,

      Скуют кандалами.

      Сбреют волос твой густой,

      Вплоть до самой шеи,

      Поведет тебя конвой

      По матушке-Расее…

      Не послушался я мать, —

      жарко, с болью и жалобой ввысь поднял песню голос запевалы:

      Повелся с ворами,

      В Сибирь-каторгу пошел,

      Скован кандалами…

      Вокруг Маслова столпились «их» матросы. На этот раз команда заинтересовалась, что за слова у такой печальной песни.

      Маслов перевел. Британцы смолчали. Это касается и их. Тут даже у злодеев из морской пехоты могли бы выступить слезы.

      – Братцы, а как с маршевыми песнями шли по Японии…

      Всем вспомнилось, как заходили в деревню Хэда.

      Шел матрос с похода,

      Зашел матрос в кабак,

      Эх…

      – Свистуны! – раздалась команда.

      Фьють, фьють…

      Сел матрос на бочку,

      Давай курить табак.

      – Ложкари!

      Эй-эй-эй…

      Песню прервали, слышно стало, как тяжело работает машина парохода. Не качнет. Идем, как по реке. Неужели в Китайских морях всегда так?

      «Плывут в Гонконг, а поют, как гонят их в Сибирь на каторгу, – подумал Стивенсон, выслушав объяснения своего переводчика. – И как вернулся матрос со службы…»

      Здорово, брат служивый,

      Что, куришь табачок… —

      продолжал хор.

      «Когда все это слушаешь, то человеку с воображением представляется битва под Севастополем. Какое там ужасное побоище и как геройски сражаются славные британцы, если враги на них идут фронтом с такими песнями. По сути, и нам надо бы усилить вдвое караулы. Но офицеры беспечны».

      Матросы палубы и солдаты морской пехоты вылезли из гамаков и выкладывали перед певцами свои фамильные табакерки и грязные кисеты. Угостить больше нечем.

      – Они давно плавают вместе, много пережили и хорошо спелись.

      – Если им разрешить высказывать свободу мнений, то перестанут слушаться. Откажутся воевать, и начнутся безобразия. Все же дети рабов.

      – Я не верю этому. Не может быть, чтобы матросы набирались из рабов.

      А на другой вечер пленных прямо попросили спеть про мать, которая страдает за сына-разбойника…

      Собакин, молодой, неуклюжий и сутулый, как старик, сидя на краю скамейки, подозвал к себе собаку, отличавшуюся свирепостью и прожорливостью.

      Пес подошел неохотно, поглядел презрительно и зарычал. Собакин что-то сказал ему. Кобель поджал хвост, наклонил голову и смущенно отошел. Собакин опять позвал его. Пес повиновался. Матрос сказал:

      – Разве у тебя нет ума? Тебе не стыдно? – Пес раскорячился, склонил морду и, сильно и судорожно напрягшись всем телом, отрыгнул огромный кусок вареной говядины.

      – Видишь, какое хорошее мясо, – сказал Собакин. – Как же она его сглотнула?

      Матрос встал и у всех на глазах выбросил кусок мяса в открытый порт.

      За