Король Генрих IV. Уильям Шекспир

композиции и типов она действительно была таковым. По композиции это, строго говоря, вовсе не драма, так как драматического действия в ней очень мало, и то немногое, что заслуживает этого названия – бесхитростная завязка, заговор, и быстро следующая за нею развязка, поражение бунтовщиков – так мало привлекает внимание читателя или зрителя, что он подчас совершенно забывает о нем, отвлекаясь от него эпизодическими вставками, которые по существу ничего общего с главным действием не имеют.

      Последнее простой предлог, дающий поэту возможность сгруппировать вокруг одного центра ряд блестящих живых типов. Лишь в очень незначительной степени развитие их обусловлено действием, и наоборот – действие приводится в движение и поддерживается в нем лишь отчасти характером этих типов. Внутренней, необходимой связи между ними не чувствуется.

      С точки зрения общепринятой теории драматической композиции, такая постановка дела не может не быть признана грубым нарушением основных принципов драматического искусства.

      Но поэт идет еще дальше: он сознательно и намеренно раздваивает интерес, сосредоточивая его то на одном, то на другом. Главный герой драмы, конечно, не Генрих IV, давший ей имя; важнейшее, в смысле интереса, действующее лицо без всякого сомнения – Фальстаф. А что общего между ним и главным действием? Он стоит совершенно в стороне от него, и в тех немногих случаях, где он входит с ним в соприкосновение, он одним своим появлением нарушает производимое этим действием впечатление.

      «Генрих IV», конечно, вовсе не драма, а лишь ряд драматических сцен, точнее – эпос в драматической форме. Действительно, тут все дышит эпосом: полное почти отсутствие драматического развития; спокойствие, с которым поэт, не спеша, отделывает мельчайшие детали в портретах своих героев, и многое другое. Никогда никто ни до, ни после Шекспира не посмел так беззаботно-самоуверенно, как бы свысока, отнестись к законам драмы, и уж во всяком случае это никогда никому так не удавалось, как ему.

      В этом отношении «Генрих IV» – единственное в своем роде произведение всемирной литературы; в этом – и еще в другом: в создании того типа, которому наша драма главным образом обязана своей славой – в создании великого бессмертного толстого Фальстафа, все просветляющего – и все уничтожающего своей бездонно глубокой житейской философией. Кто устоит перед обаянием этой безобразной личности? Мы любим его с первого момента появления его на сцене, и любим, как следует любить – с тоской при разлуке. Перед нами совершаются великие дела, выступают настоящие герои, но нет Фальстафа – и все нам кажется постылым. Где же Фальстаф? Скоро-ли будет Фальстаф? Но вот он явился – и все озарилось, и мы с глубоким наслаждением любуемся красотой этого безобразного тела. Его одного было бы достаточно, чтобы заставить нас забыть о всех изъянах драмы как таковой – если б мы их замечали при чтении. Но в том-то же и дело, что мы их не замечаем: так властно овладевает нами поэт с первых же слов. В редких драмах