Две жизни. Михаил Волконский

и сейчас я в таком настроении, что не могу отоспаться и, боюсь, ночью не выдержу. Может быть, кто-нибудь заменит меня сегодня, а другой раз я за того отдежурю.

      – Валяй! Кого-нибудь найдем за тебя.

      – Вот и отлично! – Проворов помолчал и потом вдруг спросил: – Скажи, пожалуйста, ты не знаешь фрейлины Малоземовой?

      – А-а, ее зовут Малоземовой?

      – Кого «ее»?

      – А вот ту, про которую ты спрашиваешь.

      – Послушай, ты не имеешь права относиться так к…

      – Постой! Не кипятись! Ты меня спрашиваешь, знаю ли я фрейлину, которую зовут Малоземовой. Я у тебя и переспросил это. Что ж ты сердишься?

      – Да я не сержусь… но только… если бы ты знал… Впрочем, тебе не понять… ты сам никогда не испытал этого. Ты мне только скажи, знаешь ли фрейлину Малоземову или нет?

      – По всей вероятности, знаю, потому что меня представляли, кажется, всем фрейлинам, но которая из них Малоземова, право, не помню.

      – Как же ты не помнишь?

      – Что ж, брат, делать? Не вели казнить – не помню.

      – Ну а скажи, пожалуйста, где можно бы было встретить ее?

      – Фрейлину-то! Да на любом балу. Вот теперь по случаю приезда светлейшего, вероятно, начнутся балы, маскарады и всякие празднества.

      – Мы поедем с тобой?

      – Отчего же не поехать? Поедем.

      – Ну и отлично! А теперь я пойду к себе. Так насчет дежурства ты устроишь?

      – Устрою.

      Проворов был уже за дверью.

IV

      Когда двор переезжал на лето в Царское Село, гвардейские офицеры, являвшиеся туда для дежурства, приезжали из Петербурга определенным от полка нарядом, то есть группою в несколько человек, останавливались в нижнем помещении Большого дворца и, ежедневно сменяясь, в определенное время ходили по очереди в караулы; затем на их место прибывал другой наряд от другого полка, и отбывшие свою очередь могли вернуться в Петербург. Возвращались солдаты походом, то есть верхом на лошадях строевой колонной, а офицеры – в собственных экипажах, так как у огромного числа гвардейских офицеров были собственные щегольские запряжки четверкой и даже шестеркой, цугом, кареты и коляски.

      Проворов был из тех немногих, у кого не было ни того, ни другого, и ему приходилось пользоваться экипажем одного из товарищей, обыкновенно Ваньки Чигиринского. И теперь из Царского они ехали в Петербург в огромной, мягко качавшейся на рессорах карете и мирно беседовали. Сергей Александрович заговорил об интересовавшем его вопросе о масонах, о которых он до сих пор много слышал и кое-что знал в качестве неофита и с которыми ему пришлось столкнуться теперь непосредственно.

      – Скажи, пожалуйста, – спросил он Чигиринского, – ты знаком с масонами, имеешь представление о них?

      – Имею, – ответил Чигиринский, по своей привычке не выпуская из зубов короткой раскуренной голландской трубки.

      – И что же ты о них думаешь?

      – Да ничего особенного! По-моему, это – детская забава.

      – Детская? Почему же детская?

      – А вот помнишь,