Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть I. Алла Арлетт Антонюк

глаза, как фонари в ночи.

«Монах» (1813)

      И бесы, раскалив как жар чугун ядра,

      Пустили вниз его смердящими когтями.

«И дале мы пошли … ” (1824)

      И в тот же час смекнул и догадался,

      Что в когти он нечистого попался.

«Монах» (1813)

      Там бесы, радуясь и плеща, на рога

      Прияли с хохотом всемирного врага.

«Подражание итальянскому» (1836)

      В обычаях у Пушкина также представлять беса именно через его «сверкающий» глаз. Так, в «Бесах» ямщик всё время видит бегающие огоньки его глаз:

      «…Там сверкнул он искрой малой

      И пропал во тьме пустой».

«Бесы» (1830)

      Передавая своё ощущение испытываемого наваждения, лирический герой «Бесов» (1830) отчётливо видит зловещего беса именно через его горящие глаза:

      Вот уж он далече скачет;

      Лишь глаза во мгле горят.

«Бесы» (1830)

      В изображении беса с горящим взором Пушкин во многом поддерживает традицию, идущую от Данте, у которого в «Божественной комедии» мы можем встретить подобное же изображение беса Харона:

      А бес Харон сзывает стаю грешных,

      Вращая взор, как уголья в золе,

      И гонит их и бьёт веслом неспешных.

«Ад», (III, 109)

      Следуя Данте, Пушкин находит подобное же описание не только для беса в «Монахе» («Вращал глаза, как фонари в ночи»), но также его Онегин-вампир во «Сне Татьяны» удостаивается подобной портретной детали:

      И дико он очами бродит.

«Евгений Онегин» (5:XX)

      О том, как Пушкин представлял себе «исчадий ада», можно судить также по рисунку, опубликованному А. Эфросом, который находился у Пушкина среди черновиков «Бориса Годунова» и датируемый 1825 годом. Этот рисунок Пушкина содержит изображение целой компании чертей в согбенной позе. По замечанию Лернера, черти напоминают здесь знаменитых химер парижского собора Notre Dame, и возможно, представляют иллюстрацию к сказке о Балде: «В середине – толстый матёрый чорт. Его тучность забавно оттеняется худобой остальных, горестно поднявших лапы кверху… напоминают чахлых отощалых кузнечиков. У троих, сидящих по правую руку толстяка, длинное тонкое рыльце, оканчивающееся хоботком вроде мушиного.»

      Традиция метафорического обыгрывания нашествия чертей в виде нашествия кузнечиков идёт ещё от образов Апокалипсиса Иоанна Богослова. У Пушкина мы также встречаемся с подобной метафорой – сравнением чертей с «ватагой муравьиной» или же с «черным роем». Через это новое найденное Пушкиным сравнение просвечивает его мысль о нескончаемости зла и бесконечном его многообразии. Борьба со злом также бесконечна – сметая с пути одного «монстра», мы тут же наталкиваемся на целый «рой» других:

      Тогда я демонов увидел черный рой,

      Подобный издали ватаге муравьиной —

      И бесы тешились проклятою игрой.

«И дале мы пошли…» (1824)

      Данте в своё время принёс в обитель мертвых своё восприятие жизни как вечного неуёмного движения. Там воет адский вихрь, кружа души