Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим. Владимир Гамаюн

друг друга, а всегда находили тихое, располагающее к долгой беседе, место. Сентиментальный Боня любил излить душу, поплакаться в мою дружескую жилетку, ведь у него на всём том северном пространстве не было более человека, так умеющего слушать, внимать и понимать его «тонкую чувственную натуру», да ещё при этом молчать, изображая полное понимание момента и всех его душевных страданий и переживаний. Он исполнял трагический монолог, и как любому, даже бездарному артисту, ему был нужен зритель и слушатель, и это был всегда один и тот же статист, зритель и театрал, это был я. В то же время я являлся и участником этого представления-исповеди; я должен был сидеть, согласно или с сомнением, но чаще с сочувствием, кивать головой и вовремя наполнять наши чаши, дабы не иссяк поток красноречия у одного визави, и не уснул внимая другу, другой.

      Я слушал Боню и понимал, как никто другой, потому что его жизнь была частью моей жизни, и мы были не просто друзьями, мы были Сиамскими, духовными близнецами. Мы могли разговаривать молча и чувствовать друг друга на расстоянии, я чувствовал, когда ему было плохо, или совсем наоборот, а в иной день я вдруг отпрашивался с работы, говоря бугру, что мне необходимо встретить друга, и он не удивлялся, оказавшись в моих объятиях у трапа самолета. Это была мистика, но мы над этим голову не ломали и ненужными мыслями лишний раз не заморачивались и проблемы из этого не делали, мы просто знали, что так должно и быть.

      Я служил в ВМФ на Балтике, и, наверное, поэтому он звал меня «Балтикой» или просто «море», а я его – Боней или Бонифацием. Мы сидим за накрытым столом, потихоньку бухаем, молчим, думу думаем каждый о своём, это пока мы ещё трезвые. Но уже после второго гранёного «стограммчика» Боня вдруг залыбился, а после третьего заговорил, чего я давно и ожидал:

      Неудавшийся «наёмник»

      «Ты знаешь, Балтика, как я с одним чуваком во Вьетнам вербовались? – Был я как-то в командировке, в Амурском Большом Невере, мы отгружали свои грузы для БАМа, я знал, что ты в то же время был рядом, в Сковородино. Помнишь, какая стояла жара, а в пекле, наверное, прохладней в то лето было, но самое паршивое то, что в лавке, кроме горячего спирта, ни черта не было. Ты, Балтика, любишь чистейший горячий спирт? Ты как-то говорил, что его на флоте зовут «шило»?

      Как это точно подмечено, после глотка «шила» в горле ощущение, будто в натуре шило проглотил, да ещё и раскаленное. Главное, заглотишь это ракетное топливо и долго боишься закурить, чувствуя, как из тебя прут раскаленные спиртовые пары, думаешь: чиркну спичкой и амба, рванёт так, что и пуговиц от кальсон потом не найдут.

      Но дело вовсе не в жаре или «шиле». Надоело, обрыдло нам всё до чёртиков: и работа, и пьянка, и Джульетты местного разлива, скука, сплошной стресс и мерзость во всей нашей жизни, а душа требует перемен, она просто вопит: сделай же что-нибудь, ведь ты не раб, не робот, не зомби, а человек.

      Ну так вот, сидим как-то,