Редко лошади плачут. Повести и рассказы. Владимир Петровский

противно, что есть я не мог.

      Если бы хоть не я на нем сидел. А то теперь пойдут разговоры… Мастер, да еще из Москвы.

      Я свернул к двухэтажному дому, стоявшему недалеко от конторы. В нем находилась квартира Толмача. Черт с ними, подумал я. Мое дело – Рефлекс.

      Дверь Толмач никогда не запирал, и я, постучавшись, вошел в темный коридор, откуда таращился на меня круглыми глазами пушистый кот. Послышались шаркающие шаги и в коридоре показался Толмач.

      Он, конечно, обрадовался: гости бывали у него редко, а поговорить старик любил.

      – Пойдем в кухню, Женечка, – сказал он, суетясь и сутулясь. – В комнате у меня не прибрано.

      Я улыбнулся: вся обстановка комнаты состояла из кровати и двух чемоданов, а подметал Толмач каждый день. А вот поди ж ты – не прибрано.

      Ведро в кухне было доверху наполнено пустыми консервными банками, в цветочном горшке на столе лежала обертка от печенья; стол был грубый, выкрашенный в синий цвет. На плите кипел чайник. А на подоконнике сидел кот, всем своим видом доказывающий, что это уютное жилье.

      Толмач, покряхтывая, налил в алюминиевую кружку чай и достал из стола пачку печенья.

      – Хочешь фотографии посмотреть, Женечка?

      Шаркая и опираясь о стену, он принес из комнаты большой потрепанный конверт.

      – Вот это я на Интеграле… – говорил Толмач, передавая мне снимки. – Это в Риге, на Парусе, был у меня такой конь… Это снова на Интеграле, в Москве прыгаю, на ипподроме…

      Толмач передавал мне фотографии, я смотрел их и думал: какая же сила носит старика по клубам и конзаводам? Ведь он пенсионер, а как-то ухитряется оформляться… И, конечно, не годится он для этой работы. Какой он старший тренер? Сегодня была заездка, пал жеребец, а он и в конюшне не показывался, ничего не знает… И спортсмены его не уважают, каждый день на стенах вон пишут, что Толмач – дурак… А им бы как раз не стоило это писать. Уж кому, а спортсменам с Толмачем не плохо: заботится он о них.

      Я вспомнил свои выезды с Толмачем на соревнования. Там часто бывали заминки с фуражом, талонами на питание, гостиницей, манежем для тренировок. Все тренеры беспомощно разводили руками, а Толмач, сказав нам: «Ничего, все образуется, ребятки», – шел к кому следовало и неразборчиво бубнил, прося все – таки постараться и сделать, и бубнил до тех пор, пока обалдевшая администрация не соглашалась на все, лишь бы только он ушел.

      А на стенах все-таки пишут, подумал я.

      – Это Павлик, – говорил Толмач. – Павлик Алексеев, узнаешь?

      Я увидел Пашку, верхом, в рединготе и каске. Рядом стоял Толмач.

      – Так вы его давно знаете? – удивился я: на фотографии Пашка был совсем молодой, лет шестнадцать.

      Толмач грустно покивал.

      – Павлик ведь начинал у меня, да… Шесть лет я с ним работал.

      Это было неожиданностью для меня. Среди бывших Толмачевых учеников были многие известные теперь спортсмены и тренеры, но все они работали у него по году – два, не больше,