Не забыть нам песни бардов. Цикл эссе. Ирене Крекер

страх. Нет, не просто тревога, а страх от непонимания несправедливости происходящего на его глазах.

      И всё же я имею право говорить о страхе. Во мне он тоже когда-то жил, этот страх, щупальцами охвативший тело и чувства. От него у меня с самого раннего детства была внутренняя зажатость, мешавшая жить. «Я не такая, как все. Я – немка. Как отнесутся ко мне, если узнают, что я немка? Ведь подумают, что фашистка!» Правда, сама-то я узнала, что немка, что это – национальность, уже когда пошла в школу. А родители скрывали. Эта тема у нас в доме была табу. Об этом факте биографии я никогда и ни с кем не говорила до 90-ых, когда уехала из страны… В детстве у меня было лишь несколько подруг, которым я могла довериться. Тому виной была моя зажатость.

      А этот мальчик, юноша грузин Булат Окуджава… Что он должен был испытывать, если родители – враги народа? Отец расстрелян, мать – на каторге… За что ему благодарить страну, родину? Или проклинать? Или предавать в душе родителей? Он ушёл на войну, может быть, чтобы смыть позор за родителей, избавиться от страха, разъедавшего душу… А мой отец вступил в партию, когда ему это сделать позволили, в 70-ые годы, незадолго до смерти. Он тогда так и сказал, что делает это ради детей, чтобы им, то есть нам, жилось спокойнее… О годах, проведённых под спецкомендатурой и на спецпоселении, родители с нами никогда не говорили…

      В 1989-ом году Булат Окуджава пишет:

      «Убили моего отца

      Ни за понюшку табака

      Всего лишь капелька свинца —

      Зато как рана глубока!

      Он не успел, не закричал,

      Лишь выстрел треснул в тишине.

      Давно тот выстрел отзвучал

      Но рана та ещё во мне.

      Как эстафету прежних дней,

      Сквозь эти дни её несу.

      Наверно, и подохну с ней

      Как с трёхлинейкой на весу.

      А тот, что выстрелил в него,

      Готовый заново пальнуть,

      Он из подвала своего

      Домой поехал отдохнуть.

      И он вошёл к себе домой

      Пить водку и ласкать детей,

      Он – соотечественник мой

      И брат по племени людей.

      И уж который год подряд

      Презревши боль былых утрат,

      Друг друга братьями зовём

      И с ним в обнимку мы живём».

      Это не единственные стихи, в которых Булат Окуджава пишет об отце. Есть ещё «Мой отец» («Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив…»). Поэт упоминает о нём и в стихотворениях «Не слишком-то изыскан вид за окнами…», и в «О чём ты успел передумать, отец расстрелянный мой…». Более полувека носит он в себе боль, чтобы она, наконец-то, прорвалась в его творчестве. Полвека ощущение боли, которая сидит глубоко в подсознании мыслью: За что? Почему? Кто виноват?

      Эти страшные годы Окуджава пытался забыть в течение всей своей жизни. Отсюда и повышенная ранимость души, которую он пытался скрыть от окружающих… Наверное,