Красавец и чудовище. Нонна Ананиева

а потом – домой.

      12. Молельный зал

      В молельном зале, который местные отчего-то называли «купель», довольно скромном ритуальном здании, женщин посадили отдельно за перегородку, но они могли слышать, как выступают мужчины. Гроб из обыкновенной фанеры, покрытый чёрным бархатным покрывалом с еврейскими письменами стоял у кафедры на обыкновенной железной тележке. Первым рядам женской половины было видно выступающих мужчин, а остальные могли только слышать. Сара сидела с первой женой Игоря, спрятав подальше многолетнюю вражду и ненависть, в окружении приехавших родственниц. Я сидела на другой стороне скамейки вместе с Моникой и Руфью. Все возмущались, почему это его хоронят ортодоксально, а не так, как принято у евреев в бывшем СССР. Они неоднозначно шушукались, оборачиваясь в мою сторону, чуть ли не тыча пальцем в нахальную москвичку, да к тому же не еврейку, осмелившуюся идти наперекор стае. Но ведь именно эта стая сделала всё, чтобы мне было невероятно трудно, осуждала каждый мой поступок, угрожала полицией, обвиняла в болезни Игоря и во многом таком, что нормальному человеку даже в голову не могло прийти.

      Первым выступил Дэвид. Он поблагодарил отца за то, что научил его ходить в спортзал и смотреть с оптимизмом в будущее. Стефан был умнее, и его слова вызвали слёзы у женской половины. Из его речи было понятно, что он потерял основного защитника в жизни, который оставил его одного сражаться с недоброжелателями и с грубой силой. Наверное, в первую очередь, он имел в виду своего старшего брата. Он пробормотал что-то о том, как постарается тоже стать врачом, но, по-моему, и сам не особо в это верил. Учёба давалась ему с трудом, а больные люди вызывали страх. И ещё ему не хотелось злить Дэвида, который так и не закончил высшее образование. Но говорил он складно и душевно, думаю, он переживал потерю отца так сильно, как только был способен.

      Потом вышел один из братьев-друзей, Миша, и в своей сумбурной речи подчеркнул решимость Игоря, несмотря на невероятные трудности, вывезти семью из Советского Подола, из нищеты и бесправия в свободную страну. Сам Миша жил в бруклинской многоэтажке на заработанную в Америке неплохую пенсию госслужащего, экономил на каждом куске сахара и часами проводил время, гуляя по распродажам и выискивая уценённые шмотки с 90% скидкой. Семьи себе не завёл и в женщинах видел только расходы и хлопоты. Ему было не понять, почему Игорь стремился в Москву, и что вообще может значить какая-то там любовь. Глупости всё это. Любовь в тарелку не положишь, и за электроэнергию она тебе не заплатит. А уж вернуться в Рашку! В эту грязь! К этим коррумпированным ментам, немытым толпам в общественном транспорте, в эту московскую дороговизну! Точно, сдурел на старости лет, а русская баба, не будь дурой, тут же его и окрутила. За подобные рассуждения, неоднократно высказываемые вслух, Сара его и жаловала, прощая очевидные пороки и отлично замечая, как он завидовал её сумасшедшему сыну. Она