Дух времени. Анастасия Вербицкая

пропищала маленькая долгоносая поэтесса.

      Мятлев взял Тобольцева под локоть.

      – Знаете, они это чудесно придумали – создавать настроение после обеда. Я превосходно выспался… И только опасался всхрапнуть…

      – Сергей Иванович, это невозможно быть таким terre a terre[94], – рассердилась хозяйка, расслышавшая этот шепот.

      – Нет, мне это нравится… – серьезно перебил Тобольцев мецената. – Отчего, идя в храм, вы надеваете ваше лучшее платье, а входя, обнажаете голову и стараетесь забыть о земном?.. Каждый культ требует обрядности и настроения… А мы сейчас стоим у порога прекраснейшего из храмов – Искусства!.. Настройте же ваши души на возвышенное!..

      Все зааплодировали невольно.

      – Ах, я знала, что вы меня поймете! – страстно сказала Засецкая. И снова все сели в глубоком молчании у гаснувшего камина.

      Гости Засецкой долго помнили этот вечер. Хозяйка читала Аглавену, поэтесса – Селизетту. Тобольцев в роль Мелеандра вложил столько огня и тончайших нюансов, что покорил все сердца, даже сердце Мятлева, который давно перестал наслаждаться чем-либо, кроме французской кухни.

      Ночью Засецкая думала, лежа в своей роскошной кровати с балдахином Louis XVI и блестящими глазами глядя в темноту.

      «Одно его слово… И я все брошу и пойду с ним на сцену!..»

      Но… этого слова он ей не сказал.

      X

      В то осеннее утро 1903 года, когда хоронили народника-писателя, Катерина Федоровна Эрлих, кончив уроки музыки в институте, шла домой завтракать.

      Среднего роста, слегка сутулая брюнетка, с румяным лицом, всегда нахмуренным, она не могла назваться красивой. Она была сдержанная, застенчивая, с угловатыми манерами, не лишенная своеобразной грации. От неё веяло силою физической и душевной, избытком здоровья и темперамента. Прекрасны были только её глаза, синие как васильки; широко размахнувшиеся черные, гордые брови и зубы, как бы освещавшие все её смуглое лицо, когда она улыбалась.

      На углу переулка ей встретилась процессия. «Кого это хоронят?» – спросила она проходившего по панели студента. Тот строго взглянул и назвал фамилию. «Кого?» – переспросила она. Но студент уже скрылся надвигавшейся людской волне. Это имя ей ничего не сказало. Но вдруг бритое лицо Тобольцева бросилось ей в глаза. «Должно быть, актера хоронят», – решила Катерина Федоровна. Она подобрала юбку над маленькими ногами, казавшимися безобразными от дешевой обуви, и смело пустилась вплавь через улицу. «Вот красавец!» – подумала она, вспомнив о Тобольцеве, и оглянулась невольно. Но он тоже исчез в толпе, которая все прибывала.

      Жила Катерина Федоровна в крохотной квартирке. Недалеко от дома её догнала нищая с ребенком.

      – Матушка… барыня… благодетельница…

      – Не подаю… не подаю! – сурово прикрикнула она.

      – Хошь не меня… дите малое пожалей…

      Катерина Федоровна остановилась, и черные брови её сдвинулись вплотную.

      – А почему не работаешь? Здоровая, молодая, сильная… Не стыдно тебе?

      – Какая уж сила, сударыня? Два дня не

94

Приземленным (фр.)