Поздний развод. Авраам Иегошуа

Ракефет дома? Твоя мама не взяла ее собой? Объясни, почему?

      – Ракефет спала.

      – И ты совсем один остался с ней? Родители оставили тебя с ней одного?

      – Ну и что тут такого? И дедушка ведь тут.

      – Но ты сказал, что он спит.

      – Если я его разбужу, он проснется.

      – Гадди, дорогой! Будь очень осторожен. Где она сейчас?

      – В своей кроватке.

      – Что бы ни случилось, не вздумай поднимать ее.

      – Я и не собираюсь.

      – Когда твои родители вернутся, не забудь сказать им, что я звонила, просто хотела пожелать им хорошего дня, а еще скажи, что они не должны оставлять тебя одного с ребенком.

      – Я им скажу.

      – И я хочу быть уверена, что ты меня понял. И ни за что не попытаешься поднимать Ракефет. Ты можешь повредить… сломать… раздавить ей что-нибудь, после чего наступит паралич… Ты ведь не хочешь, чтобы из-за тебя твою сестренку парализовало до конца ее жизни?

      – Нет.

      – Тогда будь осторожен, дорогой. Это не она сейчас так плачет?

      Я положил руку на слуховую трубку, надеясь, что перекрою истошный крик.

      – Нет.

      После этого я подождал, не скажет ли она чего-нибудь еще, но она молчала, и тогда я медленно положил трубку.

      На самом деле малышка продолжала плакать, это был уже не обычный плач, а один сплошной нарастающий вопль. Я не знал, что делать, вернулся к ней с соской, бутылочкой и набором ключей. Но она попросту отшвырнула их прочь, и что мне оставалось делать – я вышел из комнаты и включил телевизор, чтобы не слышать ее; по телевизору шел урок английского, и диктор говорил очень громко, но Ракефет была громче, а кончилось тем, что я услышал, как она зовет меня, непрерывно повторяя вперемежку с плачем мое имя «ди-ди-ди»… и я понял, что ей плохо, и я вернулся обратно, не в силах все это слышать. Я застал ее всю в слезах, она была багровая, и пахло от нее так, что я чуть не задохнулся. Мне было ее ужасно жалко, честное слово, тут я не вру. А потому я стал соображать, что я могу сделать. Раскрыл одежный шкаф и откопал в нем старый дождевик, мой собственный, который я давно уже не носил, и натянул его на себя, так же как и войлочную шляпу, надел папины кожаные перчатки, а маминой косынкой замотал рот. Затем отправился в кухню, взял щипцы для колки сахара и снова придвинул стул вплотную к детской кроватке, но на этот раз обувь снимать не стал, а перелез внутрь прямо в ботинках, развернул ее пеленку, не дотрагиваясь до нее руками, и стащил ее прочь при помощи щипцов, стараясь не дышать и не смотреть, но не мог не заметить, что она оказалась полуголой. Мокрую вонючую пеленку все теми же щипцами я отбросил в угол кроватки. На малышку, всю в том, что из нее вышло, я по-прежнему старался не глядеть, но когда в который раз протянул ей бутылочку с водой, она с жадностью схватила ее и не могла оторваться, пока не выпила все до последней капли. После чего стала радостно болтать в воздухе ногами. Похоже было, что ей настолько полегчало, что она не только перестала