Поздний развод. Авраам Иегошуа

Ракефет.

      – Но у меня тоже есть кое-какие дела.

      – Дела? Какие дела? Что ты имеешь в виду?

      – Мне надо набрать листьев шелковицы.

      – Соберешь их позднее. Смотри, дождь хлещет вовсю. Малышка скоро заснет, я специально подняла ее сегодня пораньше… смотри, она уже зевает. Так что не беспокойся.

      – А если она начнет плакать?

      – С чего бы ей плакать? А даже если заплачет, дашь ей соску, и она тут же замолчит. Или скорчи для нее одну из своих смешных рож, которые ей так нравятся. Будь хорошим мальчиком, Гадди. Я ведь знаю, ты можешь.

      Я вышел из ванной.

      Она перепеленала малышку необыкновенно быстро, как всегда делала, уложила в кроватку, стремительно переоделась и поставила чашку с чистыми сосками на обеденный стол, несколько салфеток, бутылочку с водой и связку старых ключей, с которыми Ракефет любила играть, и три чистые пеленки, напомнив под конец, чтобы я не вздумал поднимать девочку. В крайнем случае я должен был разбудить дедушку.

      – А он знает, как обращаться с такими малышками?

      – Не волнуйся. Скоро у него будет такая же.

      – Где?

      – Это не твое дело.

      (Видно было, что она проговорилась.)

      – И все-таки – где?

      – В Америке.

      – Как это случилось?

      – Вот так и случилось. Как всегда.

      – И все-таки… с чего вдруг?

      – Да успокойся ты. Какая тебе разница? – И она обняла меня. – Ну все, Гадди, я пошла. Он скоро проснется, но ты к нему не приставай. Ракефет будет спать. Если она заплачет, дашь ей соску, и она уснет снова. Только не хватай ее грязными руками.

      Она жутко нервничала.

      – Купишь мне что-нибудь?

      – А чего бы ты хотел?

      – Самолет.

      – Договорились.

      – Только не спутай: самолет. А не вертолет. Потому что вертолет у меня уже есть. Ты разницу между ними знаешь?

      – А то…

      – Почему он ночью плакал?

      – Дедушка? Потому что он не виделся с нами много лет. Не видел тебя.

      – Но почему он плакал?

      – От волнения. От избытка чувств. От радости. Ты сам ведь тоже можешь расплакаться от радости.

      Как обычно, выглядела она грустно, может быть, в этот раз больше, чем всегда. Она выключила обогреватель. «Здесь достаточно тепло», – сказала она, поцеловала меня и ушла, сказав под конец, что вернется через два, самое большее три часа. Я отправился на кухню и открыл холодильник, чтобы посмотреть, что там, – не потому, что проголодался, а так, на всякий случай. И увидел там упаковку орехов в шоколаде, которые отец любил грызть, сидя перед телевизором, после того как поужинает. Я положил эту упаковку на обеденный стол и закрыл холодильник. В доме стояла полная тишина, и я включил телевизор, но на экране не было ничего, кроме полосок, и я выключил его. Из кладовки я достал все свои машины и выстроил их в ряд, но внезапно остановился и пошел посмотреть на дедушку, приоткрыл чуть-чуть дверь в его комнату и сквозь узенькую щель ничего не увидел. Сделал щель чуть шире и прислушался, но не услышал ничего. И не увидел. Разве что сквозь полумрак можно было разглядеть все тот же чемодан, который я уже видел поутру; сам дедушка лежал в постели скрючившись так, что казалось,