Дом Цепей. Стивен Эриксон

как раз помешивал рагу на огне. Одышка, шарканье, стук клюки о косяк. Затем – резкий вопрос, почти обвинение:

      – Ты благословил сына?

      – Я отдал ему Погрома, отец.

      Пальку удалось вложить в одно-единственное слово и презрение, и отвращение, и подозрение:

      – Почему?

      Синиг так и не обернулся, но услышал, как его отец с трудом доковылял до ближнего к очагу стула.

      – Погром заслужил свой последний бой, которого я бы уже не смог ему подарить. Вот поэтому.

      – Так я и думал. – С натужным кряхтеньем Пальк умостился на стуле. – Всё ради коня – не ради сына.

      – Голоден? – спросил Синиг.

      – Не откажу тебе в возможности проявить любезность.

      Синиг позволил себе мимолётную горькую улыбку, затем потянулся за второй миской и поставил её рядом со своей.

      – Он горы свернёт, – проворчал Пальк, – лишь бы ты хоть на соломинку сдвинулся.

      – Он делает всё не для меня, отец, – для тебя.

      – Он понимает, что лишь самой неслыханной доблестью можно добиться необходимого – искупления позора, которым стал для нас ты, Синиг. Ты – бесформенный куст меж двух высоких дубов, сын одному, отец второму. Поэтому он и потянулся ко мне, потянулся, а ты – дрожишь ли в холодной тени между мной и Карсой? Зря, выбор у тебя всегда был.

      Синиг наполнил обе миски, выпрямился, чтобы передать одну отцу.

      – Шрам на старой ране ничего не чувствует, – сказал он.

      – Бесчувствие – не доблесть.

      С улыбкой Синиг сел на другой стул.

      – Расскажи мне, отец, как бывало прежде, о днях, что настали после твоего триумфа. Расскажи о детях, которых убил. О женщинах, которых зарезал. Расскажи о горящих домах, о криках волов и овец в пожарище. Хочу снова увидеть, как это пламя вспыхнет в твоих глазах. Повороши пепел, отец.

      – В последние годы, сын, я слышу в твоих словах лишь голос этой проклятой женщины.

      – Ешь, отец, чтоб не оскорблять меня и мой дом.

      – Поем.

      – Ты всегда был вежливым гостем.

      – Верно.

      До самого конца трапезы оба молчали. Затем Синиг отставил миску, поднялся, забрал миску у Палька, а затем повернулся и швырнул её в огонь.

      Отец широко распахнул глаза. Синиг сурово посмотрел на него:

      – Ни один из нас не доживёт до возвращения Карсы. Мост между нами смыло. Если вновь придёшь к моему порогу, отец, я убью тебя.

      Синиг протянул руки и силой поставил Палька на ноги, затем подтащил плюющегося старика к двери и без церемоний вышвырнул наружу. За хозяином последовала и клюка.

      Ехали по старой тропе, которая шла вдоль хребта. Тут и там старые осыпи полностью скрыли дорогу, потащили ели и кедры вниз, к долине. В таких местах смогли закрепиться кусты и широколиственные деревья, так что пройти было трудно. В двух днях и трёх ночах пути лежал край ратидов, с которыми уриды враждовали сильней всего. Многочисленные набеги и жестокие убийства опутывали кланы вековой сетью ненависти.

      Карса не намеревался пробираться